Дюма - [53]

Критик Гюстав Планше, воевавший с романтиками, писал: «Г-ну Дюма, который дебютировал не далее как в 1829 году, угрожает быстрое забвение… Дюма не привык думать, у него поступки с детской торопливостью следуют за желаниями; вот почему Дюма кинулся ниспровергать традиции, не соразмерив ценности памятника, на который посягает». Планше был любовником Жорж Санд; 19 июня на обеде в «Обозрении двух миров» Дюма ядовито высказался об отношениях Санд с Мари Дорваль, в которую та была влюблена, и оскорбленная писательница вызвала его на дуэль. Сие не анекдот, сохранились документы, относящиеся к этой истории: переписка Сент-Бёва, Бюло, Мериме, доктора Биксио, которого Дюма обычно брал в секунданты, и самих участников: 20 июня Дюма писал Санд, предлагая выставить вместо себя Планше, тот вызов принял, но просил отсрочки по болезни, Дюма ответил, что готов отказаться от вызова, если Планше напишет, что не является любовником Санд и «не должен отвечать ни за ее прежние высказывания, ни за то, что она скажет впредь». Такое письмо от Планше он получил, и дело замяли; любопытно, что на его отношениях с Санд история сказалась наилучшим образом и они стали приятелями.

В июле он отдал в издательство «Кане и Гюйо» «Галлию и Францию», доведенную до смерти короля Карла IV Красивого (1328 год) и последовавшей за этим Столетней войны, а фрагменты, относящиеся к поздним временам, напечатало «Обозрение двух миров» под заглавием «Революции во Франции». О революции 1793 года: «Была революция, но не было республики; слово было принято из-за ненависти к монархии, не из-за сходства вещей… Робеспьер нанес монархии глубокую рану, но не смертельную. Когда Бурбоны возвратились в 1814-м, монархия тотчас обрела прежнюю поддержку». И 1830-го: «Чудесная революция, которая достигла только то, чего должна была достигнуть, и убила только то, что должна была убить, — дух монархии»; ее считают чем-то новым и с ужасом открещиваются от признания ее родства с той, великой революцией, но она — ее родная дочь. А поскольку дух монархии убит, то после Луи Филиппа королей не будет. О Наполеоне: «По моему мнению, на протяжении всей истории Провидением были избраны три человека, чтобы осуществить возрождение человечества, — Цезарь, Карл Великий и Наполеон. Цезарь, язычник, подготовил Христианство; Карл Великий, варвар, — Культуру; Наполеон, деспот, — Свободу… Когда 18 брюмера Наполеон захватил Францию, она еще не оправилась от потрясений гражданской войны. Бросаясь из крайности в крайность, в одном из своих порывов она настолько вырвалась вперед, что другие народы остались далеко позади… Франция обезумела от свободы, и, по мнению остальных монархов, ее следовало обуздать, чтобы вылечить. В это время на сцене появился Наполеон, движимый деспотизмом и военным гением… отстававший от стремлений Франции, но опережавший стремления Европы; человек, тормозивший внутреннее развитие, но стимулировавший развитие внешнее. Безумные монархи объявили ему войну! Тогда Наполеон обратился к самому чистому, умному, прогрессивному, что было во Франции, он создал армии и наводнил ими Европу. Эти армии несли смерть королям и дыхание жизни народам. Повсюду, где идеи Франции пускали корни, Свобода шла вперед семимильными шагами, ветер подхватывал революции, как семена, брошенные сеятелем». Но после похода в Россию «миссия Наполеона завершилась, наступил миг его падения, ибо теперь его поражение было столь же необходимо для свободы, как прежде было необходимо его возвышение».

Здесь Дюма сформулировал свою концепцию истории — провиденциализм: ничто не случайно, высшая сила (Провидение) неуклонно движет историю по пути прогресса. Разумеется, это не его изобретение. Э. М. Драйтова в книге «Повседневная жизнь Дюма и его героев» предполагает, что на него повлиял его знакомый философ Жюль Симон (1814–1896), но в 1830-е годы Симон был мальчиком, а провиденциализм давно был во французской историографии общим местом. Гизо: «Я вижу присутствие Бога в законах, управляющих прогрессом человеческого рода», «европейская цивилизация приближается, если можно так выразиться, к вечной истине, к предначертаниям Провидения». Мишле писал об «универсальной централизации, составляющей прочность и солидарность всего… великой живой причине, каковая есть Провидение». Провиденциалистами были и де Местр, и Шатобриан, и Минье, и Тьери, вот только каждый был уверен, что характер и политические взгляды Провидения совпадают с его собственными: у Гизо оно, доведя дело до Луи Филиппа, должно было остановиться, а когда оно отправилось дальше, то привело его в отчаяние, у Мишле оно могло двигаться по пути обретения человечеством высшей ценности, свободы, почти бесконечно, Провидение Тьера «колебалось вместе с линией партии». Провидение Дюма будет заботиться и о частностях: хорошие люди должны вознаграждаться, плохие — наказываться; и как Наполеон был орудием Провидения в больших делах, так граф Монте-Кристо или палач из Лилля — в малых.

Он дал прогноз на будущее: парламентская революция — постепенное снижение избирательного ценза до введения всеобщего избирательного права; правительство «будет состоять просто из должностных лиц, выбираемых на пятилетний срок», и это будет спокойная форма правления, «ибо те, кто доволен своими представителями, надеется их выбрать снова, а кто нет — надеется сместить». Президент (как назовут избираемого правителя, не важно) «не должен быть богаче своих подданных, чтобы его интересы совпадали с их интересами» — занятная мысль, не реализованная и поныне… Вообще прогнозы Дюма делал регулярно и верно (потому что не гадал, а анализировал): так, за несколько лет до Крымской войны (1853–1856), разобрав геополитические интересы разных стран, предсказал союз Англии, Франции и России, который казался тогда немыслимым.