Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы - [39]
В левую дверь входит Г н у м б е н. Гвардейцы становятся по трое у каждой двери.
Г н у м б е н. Все находящиеся в красном кабинете арестованы. Приказ Его Единственности.
Р ы п м а н (смеется). Все кроме меня, я полагаю?
Г н у м б е н. Все — вам понятно, господин Рыпман? Вы, должно быть, знаете — я никогда не ошибаюсь.
Р ы п м а н. Это недоразумение...
Г н у м б е н (с нажимом). Я никогда не ошибаюсь, господин Рыпман. Встать и следовать за мной.
Идет налево. Все следуют за ним.
С в и н т у с я. Это просто шутка. Дедуля решил сыграть совсем другую пьесу. Я иду. (Идет налево.)
Перпендикуляристы поднимают носилки О. Унгвентия. За ними перепуганные Пневматики. Следом женщины и Рыпман, подгоняемые прикладами гвардейцев. Женщины плачут.
Р ы п м а н (на ходу). О Боже, Боже! Однако эти железы всегда могут преподнести сюрприз.
Действие третье
Камера № 17 в тюрьме на улице Гениальных Оборванцев. Темно-коричневые стены, желтые колонны. Полно дыма. Справа и слева кучи соломы. На заднем плане деревянная лестница наверх; ее завершает железная дверь, по которой каждые пять минут кто-то изо всех сил бьет молотком. Камера освещена оранжевыми лампами, висящими в два ряда высоко на стенах. Их красноватый свет приглушен густыми клубами расползающегося дыма. Здесь вся компания y compris[27] ч е т в е р о п а л а ч е й — за исключением Вахазара, Визгоморда и Гнумбена. С в и н т у с я одета в платье с красно-желтым рисунком. Л и д и я ей что-то застегивает сзади. Слева на соломе П а л а ч и и Л ю б р и к а с С и м п о м п о н ч и к о м. Справа — О. У н г в е н т и й, двое П н е в м а т и к о в, С к а б р о з а, и Р ы п м а н (без халата). Все апатично лежат на соломе. Донны Любрика и Скаброза одеты в серые мужские костюмы.
Л ю б р и к а (Морбидетто). Ну что, господин палач?! Может развлечете нас беседой? Может, изобретете для нас какие-нибудь новые пытки?
М о р б и д е т т о (зевая, многозначительно). Со временем будет и это. Только я думаю, мы здесь ненадолго. Не стоит и начинать. Наш мастер жизни в своих делах довольно расторопен.
Л ю б р и к а. И несравненно более медлителен в мыслях.
М о р б и д е т т о. Особенно в тех, которых он вообще не высказывает.
Л ю б р и к а. А в городе, да и тут, у нас, поговаривают, что ты, преподобнейший палач, знаешь о нем всё.
М о р б и д е т т о. Я знаю его в минуты ярости и гнева. Но мне непонятны некоторые проявления его мягкости и спокойствия.
Л ю б р и к а. Возможно, это моменты отдыха?
М о р б и д е т т о. Нет, безусловна нет. Он затаился и намеренно сводит все к нулю. Это какое-то нечеловеческое, сознательное падение. Но это не слабость.
Л ю б р и к а. На чем основаны твои догадки?
М о р б и д е т т о. На том, что я сижу здесь вместе с вами. Если он сумел арестовать меня, МЕНЯ, это значит, что дух его не знает слабости. Знаете ли вы, что с этой минуты я начал верить в его абсолютную, сверхъестественную силу?
Л ю б р и к а. А до этого во что ты верил?
М о р б и д е т т о. В самого себя: в мое абсолютное метафизическое свинство. Теперь я не верю ни во что. (Сжимает голову руками.)
С к а б р о з а. Если уж этот подлец во всем разуверился, значит, нам нет спасенья.
Р ы п м а н. Вы забываете, господа, что арестован и я, я, Рыпман, знаменитый доктор Рыпман! Либо теория желёз потерпела крах, либо произойдет чудо, которое подтвердит мою концепцию распада психических атомов. (С внезапным отчаянием.) Эх! Дурацкая болтовня. Нас ждет смерть — только бы не под пытками. Радоваться надо, если хоть без пыток обойдется. Уж я-то его знаю.
М о р б и д е т т о. Ну-ну-ну, докторишка! Неизвестно, кто из нас был более важной персоной во всей этой истории. Помни, что за донос — справедлив он или нет — смерть под пытками, так же как за измену.
Р ы п м а н. Но я никогда никого не предал, ни на кого не донес ни полсловечка. Я всегда был скромным ученым — и больше никем.
М о р б и д е т т о. Так же, как и я. Я был всего лишь скромным палачом. Я пытал, когда мне приказывали. А то, что наш правитель любил, чтоб этим занимался именно я — не мое дело. Не хотелось бы вдаваться в более интимные подробности.
С к а б р о з а. Какой ужас!!! Значит он??...
М о р б и д е т т о. Догадалась, наконец, кура наивная!
Р ы п м а н. Догадалась — о чем?
Л ю б р и к а. О чем? О чем ты догадалась? Дзиня, скажи.
С к а б р о з а. Ни о чем. Это он... (Указывает на Морбидетто.)
М о р б и д е т т о. Я тоже ни о чем. Ни о чем не думал, не гадал.
Р ы п м а н. Умная штука. Знает, что делает. (Многозначительно кивает.)
М о р б и д е т т о (вольным тоном.) А может, я вовсе не арестован? Может быть, наш повелитель посадил меня сюда, чтоб я поближе познакомился с вашим образом мыслей? А? Что вы на это скажете?
Р ы п м а н (с беспокойством, пытаясь убедить самого себя). Он мог бы взять под наблюдение кого-нибудь поинтересней, чем мы.
М о р б и д е т т о (глядя на него исподлобья). Ну-ну-ну, докторишка. Не слишком ли ты прибедняешься?
Р ы п м а н (вставая). Даю слово, что нет. Я был скромным ученым. У меня были свои чисто теоретические цели. Я жил только ради того, чтобы завершить начатую работу. И больше ничего.
