Дымный Бог, или Путешествие во внутренний мир - [15]

Очнувшись, я долго не мог прийти в себя и стряхнуть обморочный туман; мне казалось, что я все еще тону. Наконец я понял, что лежу на айсберге — мокрый, неподвижный, замерзший. Ни отца, ни шлюпа нигде не было видно. Чудовищный айсберг вынырнул из воды, и теперь его верхушка возвышалась над морем футов на пятьдесят. Я находился на вершине этого ледяного острова, которая представляла собой ровную площадку примерно в половину акра.

Я очень любил отца, и был вне себя от горя при мысли о его ужасной смерти. Я проклинал судьбу, не позволившую мне заснуть рядом с ним в глубинах океана. Кое-как я поднялся и огляделся вокруг. Пурпурный купол неба над головой, безбрежный океан внизу — и только здесь и там белеют отдельные пятна айсбергов! Мое сердце сжалось в безнадежном отчаянии. Я осторожно перебрался на противоположную сторону айсберга, слепо надеясь, что увижу наш шлюп.

Смел ли я думать, что отец еще жив? Луч надежды едва рассеивал тьму в моей душе, но он заставил кровь быстрее бежать по венам, наполняя ею, как чудодейственным бальзамом, все ткани моего тела.

Я подобрался ближе к обрыву и посмотрел вниз. Мог ли я на что-то надеяться? Затем я обошел весь свой островок по кругу, осматривая каждый фут льда — и вновь двинулся по кругу, а после снова и снова. Какая-то часть моего сознания, несомненно, все глубже погружалась в безумие, но другая, я думаю — и по сей день так считаю — продолжала мыслить здраво.

Я сознавал, что уже больше десятка раз обошел айсберг по кругу. Понятно было, что никакой надежды не осталось, но некое странное, поразительное помрачение ума завораживало меня и заставляло тешить себя ожиданиями. И эта помраченная часть рассудка настойчиво твердила, что я не могу прервать свое хождение по кругу, пусть отец и не мог выжить — ибо, если я остановлюсь хоть на миг, моя неподвижность станет признанием поражения и тогда я непременно сойду с ума. Час за часом я описывал круги, страшась остановиться и дать себе отдых. Мои силы были на исходе. О ужас! остаться в одиночестве на предательском айсберге посреди необозримого водного пространства, без пищи и воды! Мое сердце упало, и всякое подобие надежды поглотила черная бездна отчаяния.

Тогда простерлась длань Спасителя, и смертная тишина одиночества, быстро становившаяся невыносимой, была внезапно нарушена выстрелом из сигнального орудия. Я с удивлением поднял голову и увидел, менее чем в полумиле, китобойный корабль, который шел ко мне на всех парусах.

Как видно, я привлек внимание экипажа, когда расхаживал по кругу на вершине айсберга. Приблизившись, китобоец спустил лодку; я осторожно сошел к воде — и был спасен, а вскоре поднялся на борт судна.

Корабль оказался шотландским китобойцем под названием «Арлингтон». В сентябре он вышел из Данди и тотчас направился в Антарктику на поиски китов. Капитан, Ангус Макферсон, показался мне человеком незлым; но в вопросах дисциплины, как я вскоре узнал, он железной рукой насаждал свою волю. Когда я стал рассказывать, что побывал «внутри» Земли, капитан и старший помощник лишь переглянулись, покачали головами и велели мне оставаться в койке под строгим надзором корабельного доктора.

Я ослабел от недоедания и много часов не спал. Однако, отдохнув несколько дней, я однажды утром встал и оделся, не спрашивая разрешения ни доктора, ни кого-либо еще. Я поднялся на палубу и заявил, что нахожусь в таком же здравом рассудке, как и все на этом корабле.

Капитан послал за мной и снова принялся спрашивать, где я побывал и как оказался один на айсберге посреди далекого Антарктического океана. Я отвечал, что только что вернулся из путешествия по «внутренним» областям Земли, и начал было рассказывать ему, как мы с отцом проникли во «внутренний» мир за Шпицбергеном и выплыли у Южного полюса. Тогда меня заковали в кандалы. Я слышал, как капитан после сказал помощнику, что я безумен, точно мартовский заяц, и должен оставаться в заключении, покуда не приду в себя и не сумею правдиво рассказать о своих странствиях.

В конце концов, после долгих мольб и многих обещаний, с меня сняли кандалы. Я тут же решил, что придумаю для капитана какую-нибудь историю и не обмолвлюсь ни словом о «Дымном Боге» — по крайней мере, пока не окажусь в безопасности, среди друзей.

Не прошло и двух недель, как мне было разрешено занять место среди матросов. Несколько позже капитан потребовал у меня объяснений. Я сказал ему, что боюсь даже вспоминать о пережитых мною страданиях, и просил позволить мне на какое-то время оставить его вопросы без ответа. «Кажется, тебе значительно лучше», — заметил он, — «но ты все еще, я так думаю, не в себе». «Поставьте меня на любую работу», — отвечал я, — «и если это недостаточно вас вознаградит, я по возвращении в Стокгольм возмещу вам все до последнего пенса». На том мы и порешили.

Вернувшись наконец в Стокгольм, я узнал, что моя добрая мать ушла в лучший мир более года тому. Я уже рассказывал, как благодаря предательству родственника оказался в доме умалишенных, где провел двадцать восемь лет, показавшихся мне бесконечными. Рассказал я и о том, как по освобождении вернулся к жизни рыбака и двадцать семь лет усердно трудился, как я приехал в Америку и наконец в Лос-Анджелес. Но все это едва ли заинтересует читателя. Мне и самому кажется, что последнюю точку в моих чудесных путешествиях и странных приключениях поставил шотландский китобойный корабль, который снял меня с айсберга в Антарктическом океане.