Дьявольский микроб - [16]

— Ему не от чего избавляться, — с некоторой сухостью сказала миссис Чессингем. — У Эрика с этим делом нет ничего общего. Даже такая мысль смехотворна.

— Конечно. Вы это знаете, и я это знаю, но старший инспектор Харденджер, ведущий расследование, этого не знает. Все должно проверяться, независимо от необходимости такой проверки. Пришлось много похлопотать, чтобы вместо полицейских послали сюда меня. Еле уговорил инспектора. — Я заметил, как широко открылись глаза Мэри, но она быстро овладела собой.

— Зачем же вы так хлопотали, мистер Кэвел? — Я пожалел ее сына, поскольку всю инициативу в разговоре взяла его мать; он, должно быть, чувствовал себя по-дурацки.

— Да потому, что я знаю вашего сына, а полиция не знает. Это избавит его на три четверти от дурацких вопросов, какие специальный отдел и его детективы могут задавать во множестве, особенно в таком случае, грубых и ненужных вопросов.

— Не сомневаюсь в этом. Не сомневаюсь также, что вы тоже можете быть чрезвычайно жестоки, если понадобится, — она вздохнула и положила руки на подлокотники кресла. — Однако, я надеюсь, вам незачем этого будет делать.

Полагаю, вы меня, старую женщину, извините, здоровье мое оставляет желать лучшего. — Она обернулась с улыбкой к Мэри. — Мне хотелось бы поболтать с вами, дитя мое. Меня так мало навещают. Не поможете ли вы мне подняться по этой ужасной лестнице, пока Стелла позаботится об обеде? Когда мы остались одни, Чессингем сказал:

— Извините мою мать. У нее есть пунктик...

— Думаю, она прекрасный человек. Нет нужды извиняться. (Услышав это, он заметно посветлел лицом.) Теперь относительно ваших показаний. Вы утверждали, что всю ночь были дома. Ваша сестра и мать, конечно, подтвердят это?

— Конечно, — улыбнулся он.

— Я бы удивился, не поступи они так, особенно после знакомства с ними, — согласился и я. — Ваша мать могла бы сказать что угодно, и ей бы поверили. Не то ваша сестра... Она молода и неопытна. Любой толковый полицейский мог бы узнать правду в пять минут. Если бы вы в какой-то степени были замешаны. Вы слишком сообразительны, чтобы не учесть этого.

Значит, ваши ответы должны быть предельно правдивы. Смогут ли они поручиться за всю ночь? Скажем, до одиннадцати пятнадцати?

— Нет, — помрачнел он, — Стелла пошла спать около десяти тридцати.

После этого я провел пару часов на крыше.

— Обсерватория Чессингема? Слышал о ней. Кто может подтвердить, что вы были там?

— Никто, — вновь нахмурился он, соображая, — но имеет ли это значение? У меня нет даже велосипеда, а городской транспорт в это время уже не работает. Если я был после десяти тридцати, то не мог бы добраться до Мортона к одиннадцати пятнадцати. Добрых четыре с половиной мили.

— Вы знаете, там было совершено преступление, — сказал я. — Согласны с этим? Кто-то прикрывал другого, пока этот другой проникал через ограждения. Кто-то отвлекал внимание, укатив на «бедфорде», украденном в Альфингеме.

— Нечто подобное слышал. Полиция не проявила расторопности, но слухи распространились.

— А знаете ли вы, что брошенная машина была найдена всего лишь в ста пятидесяти ярдах от вашего дома?

— В ста пятидесяти?! — воскликнул он, затем молча уставился на огонь.

— Это плохо, не так ли? — Разве?

Он на миг задумался, а затем улыбнулся:

— Я не так сообразителен, как вы полагаете. Это не плохо, это хорошо. Если бы я был в машине, то мне пришлось бы идти за ней в Альфингем после десяти тридцати. Затем, если бы я вел машину, то, очевидно, не смог бы проехать в Мортон, где мне пришлось бы изображать бегство. Третье. Я не настолько глуп, чтобы оставить машину у своего дома. Четвертое. Я не умею водить, машину.

— Да, это довольно убедительно, — признался я.

— Можно все сделать еще убедительнее, — добавил он возбужденно. Господи, я сегодня совершенно разучился мыслить. Давайте поднимемся в обсерваторию.

Мы поднялись по лестнице, прошли мимо двери на втором этаже, из-за которой доносились приглушенные голоса — миссис Чессингем и Мэри беседовали. Винтовая лестница вывела нас в квадратную будку на самой середине плоской крыши. Одна из стенок будки была обита фанерой, вход занавешен шторой. В другой стенке был смонтирован чрезвычайно крупный рефлекторный телескоп.

— Мое единственное увлечение, — сказал возбужденный до энтузиазма Чессингем, забыв про усталость. — Я член Британского астрономического общества, отдел Юпитера, и регулярный корреспондент нескольких астрономических журналов. Некоторые из них зависят исключительно от подобных мне любителей. И могу сказать, что нет ничего менее любительского, нежели любитель-астроном. Я не ложился спать до двух часов утра, делал серию снимков красного пятна на Юпитере для астрономического ежемесячника. Вот письмо с просьбой сделать эти снимки. Они остались довольны моими предыдущими снимками, — пояснил он с широкой облегченной улыбкой.

Я взглянул на письмо. Оно, конечно, было подлинным.

— Сделал серию из шести снимков. Прекрасные, должен отметить. Вот они, я покажу вам. — Он скрылся за шторой, которую я принял за вход в его будку, и вновь появился с пачкой явно совершенно свежих снимков. Я взял их и не нашел ничего прекрасного: какие-то размытые бесформенные пятна, полосы на мягком черном фоне.