Дьявольская королева - [57]

Я глубоко вздохнула. Теперь я ясно поняла политическую целесообразность действий короля. Он делал все, чтобы император не убил его сыновей, но и понимал также, что переход к императору Бургундии, этого оплота и сердца нации, будет угрозой для всей Франции. Впрочем, поступок короля не стал от этого менее страшным и жестоким. Я поднялась со стула, преклонила колени перед Генрихом и взяла его сжатый кулак. Муж дернулся от неожиданности: он так погрузился в воспоминания, что мое прикосновение его испугало. Впрочем, он позволил мне осторожно раскрыть его пальцы и поцеловать ладонь.

— Генрих, — прошептала я, — у нас так много общего, у меня и у вас. — Заметив любопытство в его глазах, я пояснила: — Я провела три года в плену у флорентийских повстанцев.

Его губы разжались, он изумленно заморгал.

— Никто не говорил мне, — сообщил он. — Никто не смеет напоминать мне о моем заточении. Возможно, поэтому они молчат и о вашем.

Он схватил меня за руку и крепко сжал ее. Затем поднял глаза, и я поняла, что он впервые видит меня, Катрин, а не племянницу Папы, иностранку, навязанную ненавистную жену.

— Катрин, мне очень жаль. Я никому бы не пожелал… Это было ужасно?

— Временами. Я всегда боялась за свою жизнь. Меня тоже предали. Мои собственные кузены сбежали и оставили меня, зная, что я попаду в плен. Один из них сейчас правит Флоренцией. Но я не хочу тратить годы на ненависть.

— Я пытался уйти от ненависти к отцу, но один его вид наполняет меня злобой, — пожаловался Генрих.

— Он вам нужен, — мягко сказала я. — Он ваш отец и король.

— Конечно. — Мой муж опустил голову. — Я ненавижу его лишь потому, что очень люблю своего брата. Когда испанцы мучили дофина, они представляли, что мучают короля, потому что брат — будущий правитель Франции. За это они его и выделили. Они его осквернили. — Голос Генриха дрогнул. — Иногда приходили сразу пятеро. Это бывало по ночам, после пьянки. Мы были изолированы, нас поселили в горах, никто не слышал его криков, кроме меня. — Генриха передернуло, черные глаза повлажнели. — Я пытался остановить их. Пытался драться. Но я был слишком мал. Они смеялись и отшвыривали меня в сторону, как котенка.

Генрих всхлипнул. Я поднялась, обняла его за плечи и поцеловала в макушку. Он прижался лицом к моей груди. Слова его звучали глухо.

— Как люди могут быть такими жестокими? Почему они так жаждут мучить других? Мой нежный добрый брат, он может простить их всех. Но я не могу… А наш отец ненавидит нас, потому что каждый раз, когда он на нас смотрит, он вспоминает о своем проступке.

— Тсс! — остановила я. — Ваш брат Франциск каждое утро просыпается счастливым. Он давно отпустил от себя свои страдания. Ради него вы должны сделать то же самое.

Мой муж поднял на меня глаза. Я обхватила ладонями его разгоряченное мокрое лицо.

— Вы такая же, как он: добрая и мудрая. — Генрих дотронулся до моей щеки кончиками пальцев. — Ваша душа так прекрасна, что все другие женщины двора по сравнению с вами ничтожны.

Я замерла. Не помню, кто сделал первое движение, но мы страстно поцеловались и упали возле камина. Я подняла свои юбки, стащила панталоны и бросила их так небрежно, что они прилетели Генриху на голову. Он захохотал.

Когда он овладел мной, я была готова. Я отдалась ему с дикой страстью. Никто не говорил мне, что женщины могут получать такое удовольствие от полового акта, и я узнала об этом в тот день с изумлением и восторгом. Наверное, я довольно громко кричала, потому что Генрих ехидно посмеивался.

Когда мы выдохлись, я позвонила фрейлинам и приказала себя раздеть. Мадам Гонди сходила за одним из слуг Генриха, и его тоже раздели. Когда слуги оставили нас, мы, обнаженные, легли в мою постель. Я позволила себе то, чего так долго желала с момента приезда во Францию. Я гладила тело мужа. Он был очень высок, в отца, у него были длинные красивые ноги и руки. А он гладил меня — мою грудь, ноги, сильные и изящные, — и приговаривал, что они совершенны.

— Ты такая смелая и хорошая. Ты вынесла тюрьму, приехала во Францию, чужую страну, и была так терпелива со мной… — Генрих лег на бок и посмотрел мне в лицо. — Хочу быть таким, как ты. Бывают моменты, когда мне кажется, что я схожу с ума.

— Ты несчастлив, — возразила я. — А это не одно и то же.

— Но я помню все ужасные вещи, через которые пришлось пройти брату, и я опасаюсь, что все повторится. Я так боюсь, что не могу никому доверять, даже с тобой не могу быть вежливым…

— Этого больше не повторится, — заверила я. — Все в прошлом.

— Откуда ты знаешь? Если отца снова возьмут в плен, если что-нибудь произойдет с Франциском… Наверное, все будет по-другому, но может стать еще хуже.

Он повернулся на спину, от дурных мыслей глаза его расширились. Я его обняла.

— Ничего плохого с тобой не случится, — шепнула я, целуя его в щеку, — потому что я этого не допущу. Позволь мне родить от тебя детей, Генрих. Позволь мне сделать тебя счастливым.

Лицо его расслабилось, приняло доверчивое выражение. Я положила голову ему на плечо, а он ответил:

— Ох, Катрин… я мог бы полюбить тебя. Я мог бы легко тебя полюбить…

Он уснул. А я, совершенно счастливая, упивалась его близостью. Переполненная блаженными мыслями, я погрузилась в сон.