Дьявол среди людей. Подробности жизни Никиты Воронцова - [20]

– Барашкин вчера копыта откинул.

– Умер?

– Как есть умер, – подтвердил с придыханием дежурный.

– От радикулита? – обалдело спросил я. Конечно, я был не в себе и тут же спохватился: – Хорошо. Иду.

Все стало ослепительно ясно. Барашкин откинул копыта на моей территории, и даже если бы причиной смерти был укус гюрзы, расхлебывать эту кашу придется именно мне, и уже виделся я себе тонущим в море докладных, объяснительных, гневных жалоб родственников и зловещих запросов из инстанций. Потому что Барашкин, а не безвестный пенсионер с какой-нибудь Пугачевки… Со стесненным сердцем, на отяжелевших ногах направился я в больницу, выражаясь чуть ли не вслух по адресу покойного Барашкина, здравствующего Главного и игривой судьбы своей.

Дежурный врач уже ждал меня. Он сообщил, что Главный сидит у себя, паникует и ждет меня, чтобы обсудить некоторые вопросы. Ладно, сказал я, это потом. Что и как произошло? Дежурный деликатно напомнил мне, что заступил только вчера вечером, когда все значимое уже произошло, а в больнице царила одна лишь бестолковщина, производимая компетентными лицами, демонстрировавшими различные стадии алкоголического восторга.

Ладно, сказал я, но мне все же хотелось бы выяснить все-таки, что и как произошло. Ты же понимаешь, старина, прежде чем предстать перед Главным и обсуждать вопросы… Если спросит, скажи ему, что я у себя. И я поволок ноги в свою родную терапию. Барашкин – это Барашкин, неотвязно думалось мне, и тень прокурора реяла у меня за плечами.

Приказав нянечке разыскать старшую сестру, я забрался к себе в кабинет. Оглядел стол – истории болезни не было. Когда вошла старшая, я спросил, забыв поздороваться:

– Какой диагноз?

– Острая коронарная недостаточность.

– А где история?

– У главного врача.

Так. Я подпер щеку кулаком и приказал:

– Рассказывайте, что и как.

Она замялась: вчера она тоже праздновала, как и я. Еще одно лыко мне в строку. Но тут в кабинет ввалился весь наличный медперсонал плюс еще трое бабочек, бывших вчера свидетельницами. Эта троица явилась сегодня посмотреть, что из всего этого выйдет. Так я их понял и пропустил мимо ушей, как одна из них, старейшая наша нянька Эльвира, объяснила с недостойной прямотой: «Надо ж было поделиться радостью с подругами…» Вот они и рассказали мне, что и как.

Вчера после обеда явилась к Барашкину его супруга. Естественно, она не стала дожидаться с хамами, когда освободится халат, а вперлась прямо в котиковой шубе и расшитых валеночках-унтах. Она одарила своего страдальца гостинцами, все чин чинарем: «А там икра, а там вино, и сыр, и печки-лавочки…» Икра, точно, была, печки-лавочки были представлены балычком и буженинкой, а вместо вина одарен был страдалец бутылкой невиданного в наших широтах коньяка. И была при этом она, супруга, пьяна. («Навеселе», – сказала деликатная санитарка Симочка; «Под бухарем», – подтвердила грубая санитарка Галина из хирургии; «По самые брови налитая», – возразила тетя Эльвира.) Впрочем, пробыла жена недолго. Тяпнули, наверное, по рюмашке за Новый год, и она отчалила, оставив повелителя своего сосать в одиночестве.

Некоторое время все шло тихо и мирно, но вдруг дверь спецблока с треском распахнулась, и Барашкин возник на пороге – в роскошном халате нараспашку, в пестрой фуфайке ручной вязки и в теплых антирадикулитных подштанниках, вся аптека наружу. Больные и посетители, расположившиеся на лавочках под сенью худосочных больничных пальм, замерли от неожиданности. Барашкин же, грозно оглядев их, заговорил. А глотка у него, надо признать, была потрясающая. Когда он принимался орать, дрожали стекла, дребезжала посуда и бедные мои старушки пациентки в ужасе прятались с головой под одеяло. И все выступления его были, как правило, обличительными и угрожающими. Таким было и его последнее выступление.

Репертуар, как явствовало из свидетельских показаний, был обычный, с обычными же непредсказуемыми перескоками с темы на тему. Он не позволит таким и сяким коновалам делать над ним свои поганые опыты и писать с него свои ученые статьи. Он очень даже хорошо понимает, что больницу заполнили за взятки разные тунеядцы, которые отлеживаются здесь за государственный счет, чтобы уклониться, да еще шляются в сортир мимо его двери. Он выведет на чистую воду тех, кто обворовывает в больнице народ и кормит народ помоями…

Посетители попытались урезонить его – он пригрозил сгноить их. Санитарка попыталась водворить его обратно в бокс – он объявил, что сейчас не те времена, чтобы затыкать рот. Прибежал растерянный дежурный врач – он повелел врачу в недельный срок убраться в Израиль. Тетя Эльвира, нежно обняв его за необъятную талию, стала уговаривать его пойти и прилечь – он уперся и стал громогласно и косноязычно объяснять, кто такая тетя Эльвира и кто были ее ближайшие родственники…

И вот как все получилось. Только-только Барашкин впал в разоблачение сексуальных связей давно усопших родителей старой няньки Эльвиры, как вдруг замолк. Прямо на полуслове. Словно радио выключили. Симочка, в ужасе прятавшаяся за спиной дежурного врача, видела все своими глазами. Барашкин смолк, морда у него посинела, он икнул, всхлипнул и повалился на бок. Его даже подхватить не успели. Упал, перебрал ногами и застыл, закатив глаза. Все.