Дьявол просит правду - [3]

И главред сразу поймет: я — то, что надо. И мы, безусловно, сработаемся. Прямо в ЖП-Бульваре!

С этими героическими настроениями я включаю комп, ставлю перед собой на подставку (прямо как учебник в школе!) великий «Casual» — наш флагман и хрестоматию, и твердой рукой (вернее, двумя твердыми пальцами) печатаю:

МАНАНАЛЯДСКИ

USUAL

КАЖДОДНЕВНОЕ

НЕСКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ РОССИЙСКОЙ ОБЫДЕННОСТИ

Стебное имя автора, заголовок от противного — верный тон задан. А к утру в моем файле под названием Tender красуется вот что:

«Посвящается моему свекру Петюну.

Данная книга является художественным произведением. Все совпадения и узнавания — случайны и не имеют под собой злого умысла автора.

1. Я выкину все пустые бутылки Петро и плюну ему в борщ. Ну, может, и не выкину, но в прием стеклотары сдам точно.

У меня дрожали руки, когда я вышла из-за ширмы, разделяющей нашу комнату в коммуналке на спальню и зал, чтобы сказать мужу то, что собиралась сказать. Позади было девять лет совместной жизни (из них, правда, он пять отсидел), восьмилетняя дочь и соседка — буфетчица Галка, в постели которой я застукала его час назад.

— Вали отсюда, — сказала я спокойно, глядя ему в глаза.

— Ну и на хер, — он равнодушно рыгнул.

Я развернулась и пошла за ширму. А Петро, грязно матюкаясь, зашуршал пакетами и вскоре свалил. Я проверила: моего ничего не унес. И даже оставил на комоде ключи от своей „копейки“, а ее саму — под окнами. Небось, теперь рассчитывает на Галкиной семере раскатывать.

Вас когда-нибудь колбасило от ревности так, как колбасило меня? Если б я снимала мексиканские сериалы, уж я бы знала, как показать, что такое настоящая ревность. Это вам не в нарядном платье руки заламывать! Я не могла заснуть, не помогала даже водка с пивом. Я ела без аппетита, и даже мои любимые пельмени „Останкинские“ не вызывали во мне прежних эмоций. Правда, не похудела не фига. Я заметила: когда ничего не ешь, но поправляешься, все говорят — полнота у нее болезненная.

Я нашла дембельский альбом Петро и порвала все фотографии.

На следующий день я их склеила и написала в альбом любовный стих (переписала из книжки). Потом лила горькие слезы, пытаясь представить, как Петро тискал Галку. Я толком-то не разглядела, когда случайно ввалилась в обед к соседке: видела только, что голые оба да в койке. А теперь мое сознание отказывалось дорисовать эту картину в деталях — видимо, оберегало мой нестабильный разум. Однако я не прекращала попыток. И измочалилась окончательно, когда раздался этот телефонный звонок.

Мое имя-отчество произнес в трубку типично-ментовской голос. Я сразу почувствовала: мусорком повеяло. И этот голос сообщил, что мой муж пострадал в пьяной драке на нашей танцверанде. Получил два жизненно-опасных ранения и три легких: бутылкой по голове, бейсбольной битой в пах и трижды в глаз (два раза в правый и один раз в левый). Теперь он в больнице, в тяжелом состоянии. Но со своего смертного одра, дескать, заявил, что это я, зараза, приревновала его, и за литруху водки наняла своего хахаля Митяя, который Петро и отделал. Мент попросил меня прийти и дать показания. Я отвечала сдержанно, почти без мата. Повесила трубку. Закурила „Пегас“. Воздух стал таким тяжелым, что легкие отказывались от него.

Я попыталась протянуть руку к людям и постучалась к Галке-буфетчице. Но она была со страшного бодуна и лишь вяло промычала:

— Сбрызни, курва.

Ее можно понять: ну что с бодуна ответишь соседке, которая сообщает, что ее мужу и твоему любовнику засветили дубиной в пах? Я закричала.

Придирчиво перерыла гардероб. Жена Петро должна выглядеть зашибенно. Даже в милиции. Надела розовые шелковые брюки. Мне их купил Петро в Москве на Черкизовском рынке.

Выйдя из подъезда, оглянулась. Вдруг мне показалось, что Галка может чем-нибудь швырнуть в меня из окна. И вообще, может, это она организовала, чтобы Петро отмутузили? Жизнь-то — сложная штука, без пол-литры порой и не разберешь: сегодня в койке любятся, а завтра — битой в пах.

Копейка Петро не заводилась. Наверное, он поэтому ее и не забрал. А, может, и не собирался он с Галкой-то того, надолго? Тут из соседнего подъезда вывалился Тихоныч.

— Ну чо, сдохла тачка? — ласково спросил он. Он был из наших: слесарил в комбинатском автопарке.

— Да мать ее так, — вежливо ответила я.

— Не бзди, прорвемся. За три „Балтики-девятки“ управлюсь, — корректно перевел разговор Тихоныч и полез под капот.

Я радостно закивала и ломанулась к Люське в ларек. Я знала, что три „Балтики“ Тихоныч выпивает быстро. И правда: не прошло и часа, как я сидела за рулем, слушала радио Шансон и направлялась к мусарне. „Гоп-стоп, ты отказала в ласке мне, гоп-стоп, ты так любила звон монет…“ Это была наша с Петро музыка.

Когда приятный мужской голос запел „угощу-ка тебя парой палок я…“, я заплакала. А вдруг Петро никогда больше этого не сможет? Ни со мной, ни с Галкой? И как нам тогда будет больно и грустно от того, что мы не могли поделить его несчастный член. „Мне ничего не надо, лишь бы он был цел“, — печально скажем мы обе и скорбно обнимемся.

Менты были похмельные, но веселые.

Я сразу спросила: сможет ли еще мой муж?