Дьявол носит «Прада» - [47]

Сигарета приземлилась в десяти сантиметрах от квадратных носов его пижонских мокасин с кисточками — непременная фишка Гуччи. Распрямляясь, я отметила, что на нем джинсы «Дизель», живописно вытертые, длинные, немного расклешенные. Они закрывали задники мокасин и от постоянного соприкосновения с землей порядком поистрепались. Черный ремень, видимо, тоже от Гуччи, но благородно оставлявший возможность сомневаться, эффектно обхватывал талию. В джинсы была заправлена белая футболка — такая футболка вполне могла быть из «Хейнс», но скорее всего была от Хьюго Босса или от Армани; носят их только для того, чтобы выгодно оттенить красивую, загорелую кожу. Его черный дорогой пиджак отлично на нем сидел и, возможно, даже был сшит на заказ, чтобы подчеркнуть выигрышные особенности его в общем-то самой обычной, но вместе с тем удивительно сексуальной фигуры. Его зеленые глаза так и притягивали к себе. Цвет морской волны, подумала я, припоминая названия любимых мной в школе акварельных красок, а может, цвет крыла селезня. Рост, телосложение, весь его облик смутно напоминали Алекса, только в нем было гораздо больше от европейца и намного меньше от американца — приверженца «Аберкромби».[8] Чуточку самоувереннее, капельку привлекательнее. Явно старше: что-то около тридцати. И, пожалуй, слишком уж эффектный.

Он тут же щелкнул зажигалкой и наклонился ко мне, поднеся пламя к моей сигарете.

— Так что вас привело на подобную вечеринку, Андреа? Вы, случайно, не одна из тех немногих счастливиц, которые могут назвать Маршалла Мэддена своим личным стилистом?

— Боюсь, что нет. По крайней мере пока, хотя он довольно ясно намекнул, что я могу попасть в их число, — засмеялась я, ловя себя на том, что мне ужасно хочется произвести впечатление на этого мужчину. — Я работаю в «Подиуме» и вот пришла сюда с одним из своих коллег.

— А, журнал «Подиум»! Классное место для тех, кто увлекается садомазохизмом. Ну и как, вам нравится?

Я не была уверена, имеет ли он в виду садомазохизм или мою работу, но допускала возможность, что передо мной человек достаточно осведомленный — настолько, чтобы понимать, что скрывается за внешним лоском модной индустрии. Может, я произведу впечатление, если расскажу, как сегодня отвозила Книгу? Нет, понятия не имею, кто этот парень… Может, он тоже работает в «Подиуме» — я еще не всех знаю, а может, в каком-то другом журнале «Элиас-Кларк»? А может — и это тоже нельзя исключать, — он один из тех пронырливых репортеров, что пишут для «Шестой страницы»? Эмили была очень убедительна, предостерегая меня против них. «Они появляются черт знает откуда, — зловещим тоном говорила она, — появляются и стараются запудрить тебе мозги, чтоб ты сболтнула что-нибудь о Миранде и о „Подиуме“. Просто имей это в виду». Подобные обработки и не дающие расслабиться электронные карточки заставляли журнальную мелкую сошку держать рот на замке. Столь характерное для работников «Подиума» параноидальное стремление всегда все делать с оглядкой брало верх.

— Да, — я постаралась, чтобы мой смех звучал естественно и непринужденно, — это довольно необычное место. Я не так уж интересуюсь модой — я бы скорее предпочла писать, но, думаю, это неплохое начало. А вы чем занимаетесь?

— Я писатель.

— Неужели? Вот здорово.

Я надеялась, что в моем голосе не прозвучало легкое разочарование, которое я сразу же почувствовала. Ну почему все, абсолютно все в Нью-Йорке представляются либо писателями, либо актерами, либо поэтами, либо художниками? Я, было дело, тоже писала для школьной газеты, а когда училась в универе, у меня — черт побери! — даже взяли статью в «Хадасса нэшнл мэгэзин». Означало ли это, что я автоматически стала писательницей?

— И что вы пишете?

— В основном беллетристику, но как раз сейчас я работаю над своим первым историческим романом. — Он снова глотнул из бутылки и нетерпеливо поправил надоедливую, но совершенно потрясающую прядь.

«Первый» исторический роман явно подразумевал, что до него уже были другие, неисторические. Это становилось интересным.

— И о чем роман?

Он немного подумал и ответил:

— Это рассказ от имени вымышленной героини, молодой женщины, о жизни в нашей стране в годы Второй мировой войны. Я еще не совсем закончил подготовительную работу, беседую с очевидцами и все такое, но то, что уже написано, вроде ничего. Думаю…

Он продолжал говорить, но я уже поняла, кто передо мной. Вот повезло так свезло. Описание книги было знакомо мне по статье в «Нью-Йоркере», которую я только что прочла. Казалось, весь читающий мир сходит с ума в предвкушении его нового романа и не устает восхищаться его реалистической манерой и глубиной проникновения во внутренний мир героини. Выходит, я стою и непринужденно болтаю с Кристианом Коллинсвортом, литературным гением, опубликовавшим свое первое произведение в двадцать лет (молодой, да ранний!), еще даже не выйдя из стен Йельского университета. Критики просто на стену лезли, кричали, что эта книга — одно из самых значительных событий в литературе двадцатого века. И он не остановился на достигнутом, издав еще два романа, каждый из которых продержался в списке бестселлеров дольше, чем предыдущие. Статья в «Нью-Йоркере» включала интервью, где Кристиана не только называли «гарантом грядущих успехов книжной индустрии», но и отмечали его «удивительную привлекательность, стильность и врожденное обаяние», которые, несомненно, обеспечивали ему (как будто для этого не хватало одной только популярности) «колоссальный успех у женщин».