Дьявол не любит ждать - [2]

Тот наклонился и поднял брезентовую сумку. Весила она прилично: больше чем любая, которую ему доводилось держать в руках до сих пор, но подозрительно тяжелой не казалась — не настолько тяжелой, чтобы можно было подумать, будто ее набили песком. Хашим энергично встряхнул сумку и почувствовал, как внутри беззвучно пересыпается тщательно упакованный сухой мелкий порошок. Что ж, обе стороны признали сделку совершившейся, и теперь оставалось лишь подождать, пока поставщик растворится во тьме. Так гласило еще одно правило: безопаснее, чтобы курьер в случае ареста не мог даже примерно сказать полиции, в каком направлении продолжила путь партия товара.

Хашим стоял как вкопанный, ожидая, пока курьер первым уйдет с места встречи. Внезапно на него обрушился весь шум окружающего мира — звуки движения машин на дороге и стук дождевых капель, стекающих на асфальт.

Что-то явно пошло не так. Хашим начал двигаться вдоль стены, неслышно, как ящерица, отступая к дальнему краю лестничной площадки, где можно было наконец раствориться в ночной тьме. В два прыжка курьер преодолел разделявшее их расстояние, и его рука обхватила шею Хашима. Потом лицо араба размазалось по некрашеной стене, а крючковатый нос превратился в бесформенный комок кровавой слизи. Хашим почувствовал, как его швырнули ничком на бетонный пол, а затем услышал характерный щелчок снимаемого с предохранителя пистолета. Как и следовало ожидать, ствол прижался к его голове прямо за ухом. Действуя одной свободной рукой, незнакомец с завидным мастерством, видимо достигнутым многолетней практикой, заломил руки Хашима за спину и сковал наручниками. «Полиция, — подумал Хашим. — Но как им удалось…»

В следующий миг его перевернули на спину и потащили вниз по ступеням. Незнакомец извлек из кармана своей куртки что-то вроде деревянного клина, дюйма четыре размером в самой широкой части. Клин был вставлен Хашиму в рот и загнан поглубже несколькими ударами кулака, а затем и рукоятки пистолета, пока не послышался хруст сломанных зубов. Из другого кармана незнакомец вытащил пару щипцов с длинными тонкими ручками.

Он склонился над Хашимом, и тот на миг увидел его желтоватое лицо.

— Вот так, — сказал желтолицый на своем плохом французском, — мы делать с теми, кто много говорить.

Он засунул щипцы Хашиму в рот, и их острые кромки сомкнулись на языке.

Рене Матис обедал со своей любовницей в маленьком ресторанчике поблизости от площади Вогезов. Тюлевые занавески, свисавшие с карниза, проходившего прямо посредине окна, скрывали нижнюю часть вида на площадь, а через верхнюю половину стекла были видны лишь кирпичные полукружия арок да бесконечные потоки дождя, стекающие с карнизов.

Была пятница, и Рене Матис с удовольствием принимал участие в столь приятном ему еженедельном ритуале. Покинув здание Второго управления, он доехал на метро до собора Святого Павла и пешком прогулялся до квартирки своей пассии, проживающей в квартале Марэ. Он проходил мимо кошерных мясных лавок, мимо книжных магазинов, в витринах которых были выставлены характерные свитки и канделябры-семисвечники, пока не достиг выкрашенных синей краской porte-cochère.[3] Инстинктивно оглянувшись, чтобы убедиться, что за ним нет хвоста, он дернул за ручку старинного звонка.

«Приятный бонус к работе секретного агента — возможность успешно сохранять в тайне интрижку или даже долговременный роман», — удовлетворенно подумал Матис, оглядывая улицу в обоих направлениях. За дверью послышались шаги. Ему открыла коренастая консьержка мадам Буэн. В ее глазах за толстыми стеклами очков, как всегда, читались противоречивые чувства: она вроде бы и заговорщически подмигивала, и в то же время выражала взглядом презрение. «Пора, пожалуй, купить еще одну коробку шоколада с запахом фиалки, как в прошлый раз», — подумал Матис, пересекая двор и поднимаясь по лестнице к дверям Сильви.

Сильви приняла у него мокрый плащ и хорошенько стряхнула. Как обычно, она поставила на стол бутылку «Рикара», два бокала, графин с водой и маленькие тосты из магазинной упаковки, намазанные консервированным фуа-гра.[4] Сначала они занялись любовью в спальне — беседке из занавесок в цветочек, покрывал в цветочек и обоев в цветочек, пестреющей всеми цветами радуги. Сильви, миловидной крашеной блондинке, вдове чуть за сорок, удалось неплохо сохранить фигуру. В постели она была умелой, покладистой и предупредительной — настоящая poule de luxe,[5] как Матис порой называл ее в порыве страсти. Потом — после постели, ванны, переодевания для нее и аперитива для него — наступало время ужина в ресторане.

Матиса всегда удивляло и даже забавляло, что Сильви, едва выбравшись из постели, уже была готова вести светский, ни к чему не обязывающий разговор — о своей семье в Клермон-Ферране, о сыновьях и дочери или, например, о президенте де Голле, которого просто боготворила. Ужин уже подходил к концу, и Сильви доедала самый фруктовый из всех фруктовых десертов, когда к их столику подошел Пьер — официант, который всегда обслуживал их в этом ресторане. На его лице было написано сожаление.

— Месье, прошу прощения за беспокойство. Вас к телефону.