Дьявол - [116]

— Черт побери, Рори, я больше этого не вынесу. — Джихью поднял свой пистолет и взвел его. Он хотел выстрелить не в мавританцев, а в Дженкинса. Рори опустил его руку.

— Пусть все идет своим чередом, Джихью. Ты слышал старика Абдуллу. Это джихад, священная месть. В такие мгновения мавры просто фанатики. Отними у них жертву, и они набросятся на вас.

— Боже, Рори! Я не могу больше здесь находиться и видеть, как они мучают этого беднягу.

— Мы ничего не можем поделать. Он бы не пощадил вас прошлой ночью.

— Он мог убить меня, но он бы не пытал меня. — Джихью показал вверх. — Посмотрите на них.

Абдулла, с развевающейся бородой, с ятаганом во рту, почти дотянулся до Дженкинса, который висел на самом краешке нок-реи. Старый мавр удержался, взяв ятаган в одну руку. Осторожно подняв ее, чтобы не потерять равновесие, он опустил ятаган на пальцы Дженкинса. Окровавленные кусочки упали на палубу, и Дженкинсу держаться уже было нечем. Обрубки его пальцев разжались, его тело застыло без движения на мгновение, выгнувшись дугой, полетело вниз и, минуя палубу, грохнулось в океан. Голова его всплыла над водой, вся в крови, руки взвились на мгновение над водой, высунувшись из белой пены, после чего он утонул.

Рори сделал знак боцману собрать всю команду на перекличку, и все собрались. Он подождал, пока мавры спустятся на палубу.

— Если среди вас есть кто-то, кто хочет затеять еще один мятеж, сделайте шаг вперед. — Рори положил руки на перила и посмотрел в лица, глядящие на него.

— Мы все с вами, сэр.

— Лучше уж с вами, чем в тюрьме.

— Вы спасли нас, сэр, мы благодарны вам, да.

— Мы и не думали о. бунте, сэр. Мы вообще ничего об этом не знали.

— Тогда двойную порцию грога для каждого сегодня, а ты, кок, заколешь теленка и как следует накормишь людей. Приготовишь самый лучший пудинг. Ив уважения к покойным — плохим и хорошим — вахты сегодня не будет. — Рори повернулся к Джихью: — Вы отслужите молебен, капитан?

Джихью открыл корабельную Библию. Благодаря благоговейному трепету, который испытывали магометане перед печатными книгами, всем разрешено было остаться на борту. Рори не знал, открыл ли он Библию наугад или заранее запланировал это, но слова прозвучали как нельзя кстати:

Спаси меня, о Боже: да прольются воды мне на душу.

Я утопаю в глубокой трясине, и нет мне спасения:

Я вошел в глубокие воды, объявшие меня.

Пусть воды не утопят меня, да пусть пучина не поглотит меня, и пусть яма не разверзнется подо мной.

Возьми душу мою и искупи грехи ее; избавь меня от врагов моих.

Я беден и несчастен: да ниспадет твоя благодать, о Боже, на мою голову.

Я восхвалю имя Господне песней и возвеличу имя его благодарением.

Пока Джихью читал, зашитые в парусину тела одно за другим были уложены на доску, которая опускалась к воде, и одно за другим бесшумно соскользнули в воду. Слышался всплеск, ветер относил в сторону завиток пены, и голубая пучина стирала все следы.

«Аминь» в устах Джихью звучало четко и зычно.

Слезы ручьями текли по щекам Тима.

— Маноэль был католиком, как и я. — Тим осенил себя крестным знамением. — Я закажу ему заупокойную мессу, когда мы прибудем в порт.

— Я даже не знаю, какой веры был Млика, — вздохнул Рори, повернувшись спиной к перилам и направившись к сходням, — но, в какой бы рай он ни верил, уверен, что он уже там. Я жалею лишь об одном: я так и не даровал ему свободу.

Джихью шел рядом с Рори.

— Знаешь, — медленно качал он головой, — не думаю, чтобы свобода много значила для Млики. Если у него и был Бог, то им был ты, Рори.

Рори медленно кивнул в знак согласия.

— Он был хорошим парнем.

— Лучшей эпитафии и не придумаешь. — Джихью с сочувствием положил руку Рори на плечо.

Глава XXIX

Ни Рори, ни Тим не спали предыдущей ночью, но, несмотря на усталость, они не искали одиночества в своих каютах для послеобеденного отдыха. После мрачных событий утра ни один из них не хотел оставаться один. Об отдыхе на палубе также не могло быть и речи, потому что команда, свободная от вахты, пировала вовсю. Один из матросов купил в Фуншале аккордеон, а в ансамбле с перевернутым чайником музыканты организовали на палубе всеобщие танцы, к которым с позволения Рори были привлечены даже наиболее талантливые и симпатичные чернокожие рабы. Совершенно голые, с эбонитовой кожей, сверкающей от пота, возбужденные происходящим, что было вполне очевидно при отсутствии на них каких-либо одежд, чернокожие юноши пользовались таким же успехом, как и портовые девки в танцевальном зале. Иногда возникали шумные ссоры, вызванные подогретой грогом ревностью какого-нибудь моряка из-за того, что у него увели партнера, но все кончалось доброжелательно. Хорошая еда, праздничное настроение, порция грога, вино, доставленное на борт на Мадейре, и ответная любезность чернокожих парней — все способствовало тому, чтобы изгладить из памяти ужасы прошедшего утра.

Рори, однако, был не в лучшем настроении. Ни ром, ни крепкая мадера, которые он смешивал вместе, были не в состоянии стереть из памяти пятна крови на грот-парусе. Он надеялся, что Млика и не догадывался о своем преждевременном конце, а Маноэль не страдал перед смертью. Когда он осмелился вспомнить о Дженкинсе, то успокоил себя: смерть в пучине облегчила страдания несчастного. Пребывая в пьяном ступоре, Рори не заметил, как налетевшие черные тучи закрыли солнце и как в теплом воздухе вдруг появились порывы леденящей влаги, а освежающий ветер стал доносить брызги на шканцы. Тим выпил не так много, как Рори, и более правильно оценил обстановку. После того как особенно высокая волна намочила их обоих до нитки, Тим смог поставить Рори на ноги и отправить его вниз по трапу в каюту. Колени у Рори подгибались, и он свалился на кровать мертвецки пьяным; а Тим, собравшись из последних сил, уложил его как следует, стащил с него мокрую одежду, задраил иллюминатор и задул свечу, оставив Рори одного.