Дядьки - [11]

Через месяц после Машиной смерти Налик загорелся посетить ее могилу. Он попросил свою сестру (мою мать) сопроводить его. Когда они подходили к кладбищу, Наиль попросил сестру остановиться. Он стоял, недвижно вглядываясь в противоположную кладбищу сторону. Спустя несколько минут, собравшись с духом, Налик утвердительно кивнул, и они вошли.

Налик постоял с минуту у могилы, дважды обошел ее, присел на корточки, погладил свежий земляной холм, с уже взошедшей на нем нежной травкой, потом встал, взглянул на небо, затем на сестру и спокойно сказал:

— Пойдем отсюда, сестра. Нет ее здесь.

— Налик, но она здесь! Я же была на похо… — хотела было добавить моя мать, но он уже преспокойно шел к выходу.

Уверенная, что Наиль в результате потери невесты сошел с ума, сестра не стала его переубеждать, а ответственно доставила домой. Этим же днем она зашла к Машиным родителям поделиться последней новостью, предполагая, что любое известие, пусть даже о мертвой дочери, может хотя бы на мгновение скрасить весь ужас постигшей их утраты. Как была удивлена моя мама, узнав от них, что две недели назад они действительно перевезли тело Марии в Омск, чтобы похоронить ее на семейном месте, а сообщить об этом хотели перед самым отъездом на родину.

Так и получилось. Где-то в середине октября, продав дом, муж с женой вернулись в Омск, изъяв из затуманенного обозрения Налика свои тела, хранящие генетическое подобие его возлюбленной. Его постигла абсолютная пустота, полная беспредметность всего видимого. Ничто в мире не трогало Наиля, и все, что происходило, проходило мимо него, точно световой луч, пропущенный сквозь абсолютный вакуум.

Бабушка Люся, видя, как ее чадо буквально иссыхает с горя, взялась за реализацию нового плана, цель которого осталась прежней: женитьба сына. Иной панацеи от всех сыновних бед она и представить себе не могла.

Для начала решено было отправить Наиля в горы Армении, чтобы чистый воздух и здоровая пища исцелили его телесно, а расстояние и время облегчили душевные муки. Налик, не сопротивляясь, поехал. Сейчас бы он поплыл и к земле Франца Иосифа, если бы кто-то удосужился его туда доставить. Потеряв Машу, Налик потерял все нити, связующие его с миром, а если мир перестал быть, то не все ли равно, в какой точке пустоты находиться? Единственное, чему противилось его тело, был прием пищи, словно считало это оскорблением, нанесенным готовой сгинуть с лица земли плоти.

Прибыв в Армению на время, Налик остался в ней навсегда.

Постепенно он начал приходить в себя. Поначалу проявлял то же безучастие, что и в родительском доме. Спустя некоторое время дядя Наиль принялся осваивать территорию. Топтался по горным склонам. Слонялся по пещерам. Когда узнал, что в них еще сто лет назад жили отшельники, преодолев героическое сопротивление родственников, ушел в одну из них и пробыл там десять дней. А вернувшись, совершенно естественно втянулся в обязательный сельский труд. Носил родниковую воду. Пас овец, погоняя стадо к горным плато, богато выстланным сочными травами. Готовил дрова на зиму. Закапывал по осени в землю картофель, чтобы ранней весной изъять его из дымящейся паром ямы.

Спустя три года Наиль уже мало чем отличался от жителей горных селений. К этому времени он построил дом, выучил язык и женился на деревенской девушке Гаянэ, ничем не напоминавшей Машу. Думать о Маше он себе запрещал. Он помнил, что любит ее и что будет любить до конца.

От былой пижонистости не осталось и следа. За неимением времени и книг Налик совсем перестал читать. О чем и не жалел. Теперь он знал дорогу. Жизнь сама приоткрывала содержание неизвестных ранее смыслов. Тело его стало крепким и красивым, как у молодого тигра, только он уже не сравнивал себя с Брюсом Ли. Одолев постигшие его беды, Налик научился принимать себя. Он был равен себе. Это простое знание стало прорывом в его угнетенном сознании.

Раз в полгода Наиля навещали бабушка Люся и дядя Лева. Дед Асатур, сменив на расстоянии отношение к сыну от неприятельского к равнодушному, слал сухие приветы. Бабушка Люся вновь обрела мир. Сейчас ее плечи не отяжеляла горностаевая мантия, но зато и не загибало к земле от сыновнего горя. Глаза ее лучились теплым и ровным светом, как у постаревших Мадонн с картин Рафаэля. Проходя мимо невестки, она считала своим долгом стиснуть ее и, чмокнув в щеку, напомнить: «Береги, Гаянэ, моего сына, моего мальчика… мой подарок судьбы…»

Адольф

Было весело, если за столом находился другой мой дядя — Адольф.

Имя он носил, скажем так, не самое патриотичное, особенно если учесть, что наши победили немцев всего за пять лет до его рождения. Но тут сказались два момента.

Во-первых, село, в котором народился дядя Адик (его все именовали Адиком или Адо), находилось так высоко в горах и так далеко от центра, что, когда там узнали о том, что нарекли сына именем главного злодея века, мальчику уже вовсю шел шестой год. По совету одного мудрого человека его и стали называть Адиком. А когда юноша достиг совершеннолетия, то его отец — дядя Лева, проживая уже давным-давно в Баку, притащил в паспортный стол десятилитровое ведро черной икры и два ящика армянского коньяка, после чего в свежевыданном документе гражданина СССР под графой «Имя» красовался каллиграфически выведенный сокращенный вариант. Григорян Адик Львович. Иногда это звучало.