Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - [160]
Дипломатическая ладья прочно села на мель. Стало ясно, что остался один путь освобождения южных славян – в десятой по счету Русско-турецкой войне. Нелегко было принять решение. И над императором, и над канцлером Горчаковым довлел синдром Крымской войны, казалось почти невозможным избежать общеевропейского столкновения. Весомо и зримо выступал фактор общественного мнения. Солидарность со славянами выступала не в декларациях и манифестациях, а в действенной их поддержке рублем, медикаментами, снаряжением и порохом[688]. В храмах, на сельских сходах, в земских управах, в дворянских собраниях и городских думах проводился сбор денег. Московский и Санкт-Петербургский благотворительные славянские комитеты пожертвовали солидную сумму – 1,5 миллиона рублей. Трогательно читать о скромной лепте людей, явно не обремененных большим достатком: крестьяне слободы Кукарки Вятской губернии пожертвовали соответственно 10, 2, 3 и даже один рубль, гимназист Преображенский из Уфы передал 13 рублей, собранных соучениками; Митя и Маша Овсянниковы прислали 3 рубля, полученные ими в подарок к празднику. И две трети средств поступило именно от малых сих[689]. Низы и верхи общества смешались в стремлении освободить славян, не останавливаясь перед войной. Э. С. Радзинский прав, когда пишет – «война могла объединить Россию»[690]. Закупалось оружие и снаряжение, в Сербию отправлялись лазареты с оборудованием, лекарствами и персоналом – от сестер милосердия до светил медицины Н. Ф. Склифосовского и С. П. Боткина. С энтузиазмом выполнялись заказы для армии. Так, крестьянам Херсонской губернии поручили заказ – сшить 500-тысяч пар нательного белья по полтора рубля за пару, а сшили 700-тысяч и не взяли за это ни копейки[691]. Пять тысяч волонтеров пополнили сербскую армию, и среди них – много офицеров действительной службы, которым дома сохранялись чины и шла выслуга лет. Глашатаем движения стал Ф. М. Достоевский в своем «Дневнике писателя»: «Пора такому огромному великану, как Россия, выйти, наконец, из своей комнаты, в которой он уже дорос до потолка, на простор, дохнуть вольным воздухом морей и океанов». «Война освежит воздух, которым мы дышим и в котором мы живем, задыхаемся, сидя в немощи растления и духовной тесноте». Федор Михайлович был красноречив: «Великий восточный орел взлетел над миром. Не покорять, не расширять границы он хочет, а освободить и восстановить угнетенных и забитых, дать им всякую жизнь на благо человечества». Противников войны он именовал «общечеловеками» и «самооплевниками»[692]. Они были прижаты к стене, мало кто из них решался подать голос. П. А. Вяземский сделал это в письме к другу, которое просил не сжигать. Как и Горчаков, он считал, что освобожденные народы пойдут дорогою своих интересов и не станут опорой России (самодержавной) в регионе: «Все, что делается по Восточному вопросу – настоящий и головоломный кошмар. Правительство не видать и не слыхать, а на сцене X и XX с компаниею, они распоряжаются судьбами России и Европы. Война теперь может быть для нас не только вред, но и гибель. Лучше иметь для нас сбоку старую Турцию, слабую, дряхлую, нежели молодую, сильную, демократическую Славянию, которая будет нас опасаться, но любить нас не будет»[693].
Оппозиции войне, как организованной силы, не существовало. Но ведь на правителях всегда лежит обязанность слушаться не сердца, а ума, хладнокровно взвесить, к чему война может привести. Александру II принадлежат слова: «Я не менее других сочувствую христианам Турции, но ставлю выше всего интересы нашей страны. Мы не можем втягиваться в европейскую войну». Он писал Д. Милютину: «Опять вся Европа опрокинется на нас»[694]. Отсюда – маневр с заключением Будапештской конвенции в надежде на то, что от Австрии удастся откупиться. Одни в это верили, другие нет. Горчаков полагал, что на защиту Османской империи встанут Великобритания и Австро-Венгрия, и тогда – общеевропейское побоище с непредсказуемыми последствиями. Министры внутренних дел и государственных имуществ придерживались той же точки зрения. Глава финансового ведомства M. X. Рейтерн, который «после Крыма» много лет вытаскивал Россию из долговой ямы, подал записку на высочайшее имя, в которой предрекал, в случае начала войны, финансовый крах, хозяйственный кризис, вынужденный отказ от проведения реформ и развитие революционного движения. Он запросился в отставку, в которой ему было отказано[695].
Тревога охватила военных авторитетов. Стремясь к тому же, что и дипломаты, к ограничению размаха войны, они предлагали иные средства. Горчаков первоначально планировал малую войну с операциями до гряды Балканских гор, надеясь в подобном случае склонить Высокую Порту к сравнительно умеренному миру: Болгария к северу от них – автономное княжество, турецкие крепости на ее территории срываются, чиновники удаляются; Южная Болгария, Босния и Герцеговина получают учреждения, признанные державами отвечающими их потребностям; Сербии, Черногории и Румынии предоставляются территориальные приращения, последней, возможно, удастся добиться независимости. Россия возвращает себе Южную Бессарабию и присоединяет порт Батум на Кавказе; она не станет противиться «вознаграждению Австро-Венгрии Боснией и Герцеговиной»
