Двуглавый орел - [3]

В те дни поезда еще были на паровой тяге — блестящие темно-зеленые вагоны с полированными панелями и сетками для багажа тянули странные угловатые локомотивы, похожие на форму для выпечки.

Мы прибыли на аэродром Истли (как он тогда назывался) во время завтрака и взяли по сэндвичу с ветчиной и чашке чая в ангаре времен войны, который служил пассажирским терминалом, пока сотрудники аэропорта проверяли мои проездные документы. Джерси — британская территория, но с окончания войны прошло всего четырнадцать лет, и Министерство внутренних дел требовало, чтобы я показывал документы перед посадкой на самолет: "Оттокар Прохазка (ранее — Прохаска) — находящийся под британской защитой житель Великобритании — родился в Австрии в 1886 году; ранее — гражданин Чехословакии и Польши — апатрид с 1948 года".

Они в вежливом недоумении пару минут чесали голову, затем поставили печать и разрешили нам пройти на взлетную полосу. Билеты ждали нас в Истли, их предварительно заказала сестра Эдит, так что без каких-либо еще задержек мы в спешке шли по выжженной траве — то лето оказалось одним из самых жарких, которое я пережил за все годы жизни в этой стране. Самолет стоял перед нами, завершая заправку. Это был восхитительно элегантный маленький двухмоторный "Де Хэвилленд": двенадцать пассажиров плюс пилот и стюардесса.

Когда мы с чемоданами в руках вышли на полосу, я понял, что несмотря на дурные предчувствия жены, я получу удовольствие от этого путешествия. В те дни люди редко летали, даже вполне обеспеченные вроде нас, и мой последний полет состоялся шестнадцать лет назад: ночью, над темными просторами Богемии, в брюхе бомбардировщика Королевских ВВС "Уитли" и с парашютом за спиной.

Когда мы приблизились к трапу самолета, улыбающаяся стюардесса пожелала нам доброго утра и попросила предъявить посадочные талоны. Тем временем в моей голове всплывали почти забытые воспоминания о тех летних деньках много лет назад, когда я шагал по траве далеких лугов и взбирался на борт летательных аппаратов куда примитивнее, чем этот, и предназначенных для куда менее невинных целей.

Нам указали места, на ряд дальше от перегородки кабины экипажа, напротив пропеллеров, и мы сели по разные стороны от прохода. Бедная Эдит побледнела и напряглась, а я потянулся через проход и для успокоения сжал ее руку. Сам же я откинулся на сиденье — гораздо более удобное, чем скрипучая плетеная корзина, в которую я уселся, когда впервые отправился в полет — и выглянул в иллюминатор, на залитое солнцем поле и безоблачное голубое небо.

У меня появилось странное чувство удовлетворенности. Несмотря на печальные обстоятельства нашего путешествия, я знал, что, по крайней мере для меня, эта часть поездки будет чудесной и позволит отвлечься от монотонности стариковских будней. Оставалось только надеяться, что радостное предвкушение передастся через прикосновение руки Эдит, для которой полет был чем угодно, только не весёлым приключением.

Остальные пассажиры заняли свои места, пилот вышел в переднюю часть салона, чтобы пожелать нам приятного путешествия — около сорока пяти минут, как он сказал, затем, словно фокусник, исчез за темно-зеленой шторкой, загораживающей проход в кабину экипажа. Стюардесса показала, как надевать спасательные жилеты (от этого Эдит вздрогнула и крепко закрыла глаза), потом, когда стюардесса заняла свое место в задней части салона, мы пристегнули ремни безопасности, а пилот запустил двигатели.

Я услышал потрескивание радио из кабины пилота, и через несколько минут на диспетчерской вышке мигнул свет, подав пилотам сигнал выруливать на бетонную взлетно-посадочную полосу: "Ausgerollt—beim Start" [1], как мы раньше говорили в австро-венгерской военной авиации.

На своем веку я повидал много всего удивительного и кошмарного. Но мало что мне кажется столь же захватывающим, как взлёт, даже сейчас я чувствую такой же восторг, как во время моего первого полёта на проволочно-бамбуковом "Голубе" несколько месяцев спустя после гибели "Титаника". Моя и без того давно ожидаемая смерть уже точно не за горами, но если перемещение из этого мира в другой похоже на взлет самолета, а я подозреваю, что это скорее всего так, то я бы нисколько против нее не возражал. Скорость нарастает, потом следует внезапный рывок, и воздух начинает жалить, а машина дрожит, пока поднимаются крылья; даже в самолёте с низкооборотным поршневым двигателем появляется чувство, будто тебя вдавливает в кресло; сердце замирает, когда шасси отрывается от земли. И всегда возникает неизменное беспокойство (уверяю, во времена моей молодости эта тревога была ненапрасной), что пилоту не хватит полосы для взлёта. Я был настолько этим поглощен, что чуть не забыл про сидящую через проход бледную и дрожащую жену.

Вскоре мы покинули аэродром в Истли и неуклонно поднимались в летнее небо, пилот сильнее обычного увеличил обороты двигателей (как мне показалось) из-за разрежённости уже разогретой атмосферы, но вел самолет настолько плавно и приятно, насколько только можно пожелать.

Я уселся, чтобы полюбоваться видом: внизу под нами виднелись дымоходы и портовые краны Саутгемптона; два трансатлантических лайнера в океанском терминале и сиренево-серый лайнер линии "Юнион-Кассл", заходящий в док; а дальше за портом – изрезанное побережье Портсмутской гавани, ее сверкающая серебряная гладь, усеянная кораблями. Каким бы печальным ни было положение дел в 1959 году, Британия в те времена все еще выглядела почти такой же великой военно-морской державой, как когда я впервые посетил это место более полувека назад.