Двойной агент. Записки русского контрразведчика - [5]
Однажды братья Фремель и трое их сообщников возвращались в полицейский участок в сопровождении верховых уральских казаков. Когда они проходили по Константиновской улице, из окна одного из домов со свистом вылетела бомба — троих казаков и двоих полицейских агентов разорвало в клочья. Фремели и восемь казаков тоже не подавали признаков жизни. Каждый из них получил не менее двадцати ранений.
Такова была месть тех, кого предали и кто, наконец, понял, как их провели.
Подняли тревогу. Улицу тут же блокировали. Дом, откуда была брошена бомба, казаки тщательно обыскали, но все оказалось напрасным, лишь в одной из квартир они обнаружили мужчину, лежавшего на полу. Он слабым голосом просил о помощи, пытаясь вырваться из крепко державших его казацких рук. В комнате стоял такой шум, что никто не мог понять, в чем дело. Некоторые уже были готовы расправиться с пленником, как им думалось, виновником гибели их товарищей. Но оказалось, что тот тоже ранен и едва может говорить. Глазами он показал на кровать. Кто-то из казаков проследил за его взглядом. На кровати лежал мундир.
— Стойте! — закричал казак. — Это не он!
Так оно и было на самом деле. Увидев мундир, казаки признали в задержанном моего коллегу, судебного следователя Диста, который жил в этом доме и был случайно ранен осколком разорвавшейся мины. Вместо убийцы чуть не пострадал невиновный человек!
Кто-то из присутствовавших в комнате вдруг высказал догадку, что человек, бросивший бомбу, мог спрятаться в находившемся по соседству здании театра. Полицейские и солдаты блокировали все выходы из театра, чтобы никто не мог его покинуть незамеченным.
Один за другим зрители выходили через маленькую дверь. Каждый должен был пройти мимо Фремеля, который, стоя с забинтованной головой, пристально рассматривал всех, и горе тому члену партии, которого бы он увидел, даже если тот всего лишь только пришел посмотреть спектакль.
Мы с женой тоже были в театре, и когда выходили, Фремель поклонился мне. Один из зрителей, окинув Фремеля ненавидящим взглядом, процедил сквозь зубы, но так, чтобы было слышно мне:
— Эта сволочь — агент полиции. Ничего! Скоро мы и до него доберемся!…
Смешавшись с толпой, смельчак выскользнул на темную улицу. Угроза была вполне серьезной. Неделю спустя нам пришлось снимать Августа Фремеля с дерева. Товарищи, которых он предал, вогнали ему в голову восемь двенадцатисантиметровых гвоздей и еще живого повесили.
Грозные дни в Лодзи
17 мая 1907 года было важным днем для братьев Познанских, владельцев ткацкой фабрики в Лодзи. Конфликт между рабочими и администрацией был мирно улажен, долгая забастовка закончена, и все ткачи, за исключением девяноста семи зачинщиков, возвращались на рабочие места.
Слава Богу! Станки снова работают, и через несколько часов будут выпущены новые ткани, как будто ничего и не случилось. Сказать по правде, все были рады, что переговоры закончились так благополучно, и снова воцарился мир.
Управляющие Розенталь и Сакс встретились в маленьком кафе неподалеку от фабрики и отпраздновали возобновление работы небольшим завтраком. Когда они возвращались на работу, дорогу им преградили трое.
— Собаки! — выкрикнул один. — Вы нас всех предали!
Управляющие узнали в них уволенных рабочих и попытались уладить дело. Один из ткачей поднял Розенталя и швырнул его словно тюк своему приятелю. Потом они набросились на него с напильником, раскроили череп и остановились, лишь, когда их жертва осталась неподвижно лежать в сточной канаве.
В это время управляющий Сакс отбросил своего противника боксерским приемом и, увернувшись, бросился бежать по улице с криками о помощи.
Вызвали меня.
Сакс, дрожа всем телом, умолял ничего не предпринимать, ведь от этого зависит его жизнь. Я попытался убедить его, что все будет сделано с величайшей осторожностью, что я, как представитель закона, просто не могу остаться в стороне и бездействовать. Убийцы должны понести наказание.
— Как зовут тех троих, которые убили вашего коллегу? — спросил я любезно Сакса.
— Я… я не помню, — ответил Сакс, боявшийся, что ему будут мстить те, кому удалось бежать. Я не мог винить его за это, ведь в то беспокойное время мы каждый день узнавали о людях, вступивших в конфликт с рабочими и отправленных к праотцам какой-то тайной организацией. Даже дети бросали бомбы и делали адские машины из консервных банок и негодных химических реактивов, чтобы взорвать, скажем, няню, которая отказалась дать яблоко! Бомбы находили в лукошках с земляникой, в почтовых бандеролях, в карманах пальто, на митингах и даже на церковном алтаре!
У террористов повсюду были свои тайные мастерские по производству бомб, они взрывали все на своем пути: винные лавки, памятники, церкви, убивали полицейских, разоблаченных тайных агентов, короче, всех и вся. Сегодня демократ убил социалиста, завтра социалист отомстил демократу. Корсика была раем по сравнению с Польшей тех дней.
Поэтому я очень хорошо понимал желание управляющего Сакса спасти свою жизнь. Тем не менее, я приказал арестовать девяносто семь уволенных рабочих и организовал опознание. Никто из них, заявил Сакс, не был причастен. После того как я отпустил их, он назвал виновных, и я без лишнего шума приказал арестовать их.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.