Двойное преступление на линии Мажино - [14]

Марнье стряхнул с себя оцепенение и бросился вперед. Он безошибочно выбежал в ротонду и споткнулся о человека, на которого и упал. Звучное ругательство позволило ему узнать своего заместителя: это за него он и зацепился. Но сзади уже со всех сторон прибывали солдаты, и толпа разделила их: в темноте кто-то больно ударил друг друга; чей-то детский, испуганный голос пропищал: «Боже мой, нас замуровали»; кто-то начал нервно смеяться. Это были несколько минут паники, о которой впоследствии вспоминали многие из присутствовавших со стыдом.

Порядок и дисциплина были разом восстановлены твердым и властным голосом Кунца, перекрывшим шум и гам. Хотя ему пришлось кричать, чтобы его услыхали, у всех сразу появилось бодрящее чувство успокоенности, когда он отчетливо произнес:

— Никто не трогается с места. Всем стоять тихо и не двигаться. Пусть все, у кого есть карманные фонарики, достанут и зажгут их.

Он же первым и зажег свой фонарик. Его узкий луч на мгновение остановился на смущенной группе, собравшейся в центре ротонды. Люди инстинктивно встали по стойке «смирно». Затем луч света скользнул по своду, метнулся вдоль КП капитана Брюшо, достиг клетки лифта, опустился ниже, помигал несколько секунд, как будто задрожав, и застыл, открыв взорам следующую картину.

В остановившемся при спуске сверху лифте друг на друге лежали два тела: майора д'Эспинака, пальцами вцепившегося в тонкие прутья решетчатой двери, рухнувшего на пол всем корпусом, и навалившегося на него Дюбуа — с безжизненно раскинутыми, как у брошенной марионетки, конечностями, с широко раскрытыми глазами; лицо его было прижато и сплюснуто дверцей.

А еще перед лифтом застыла окаменевшая фигура Брюшо. Видна была лишь его поникшая круглая спина, опущенные плечи и вытянутая почти горизонтально вперед шея: он выглядел ужасающе нелепо. Вновь раздался истерический смех, который оборвала серия команд Кунца:

— Марнье, возьмите троих людей и извлеките тела. Аджюдан-шеф оружейник, сходите с двумя людьми за вагонеткой. Сержант службы связи, займитесь тем, чтобы дать свет. Всем, у кого нет конкретного задания, собраться на телефонной станции и ждать моих указаний. Пошевеливайтесь.

Все бросились выполнять распоряжения. Кунц подошел к лифту, который как раз открывали. Он оказался возле Брюшо, по-прежнему стоящего неподвижно, и шепнул ему на ухо:

— Ну же, господин капитан, встряхнитесь! На вас смотрят люди, и вид капитана, так сильно выбитого из колеи несчастным случаем, производит нежелательное впечатление.

Он взял его за локоть, чтобы сдвинуть с места и дать дорогу носильщикам.

Тут Легэн положил ему на плечо руку:

— Кунц, старина, нам бы не следовало этого делать. — Голос его звучал бесцветно, без всякой окраски, но был решительным, взгляд твердым, холодным: — Мы бы должны ничего здесь не касаться. Поскольку в общем-то может статься, что стрелял один из нас. Это убийство, понимаешь?

Кунц замер. Подошедший в этот момент Капель остался стоять с отвисшей челюстью. Плечи Брюшо мелко задрожали. Да, это было именно так. Они испытали такое потрясение и столько неприятных эмоций за те несколько минут, прошедших с момента выстрелов, а правда была настолько невероятной и недопустимой, что они еще не все осознали. Достаточно было, однако, чтобы один из них подумал об этом, чтобы она дошла до всех эта неумолимая правда.

Трое лейтенантов вдруг устремили взгляд на парализованного, онемевшего и вроде бы оглушенного Брюшо и тотчас отвели глаза, как бы смутившись. Капель подумал вслух, будто выразив их общую мысль. Было слышно, как он отчетливо произнес: «Нет, нет».

— Ну же, господин капитан, — сказал Кунц. — Вспомните, что вам надо брать на себя командование батальоном. Да очнитесь вы, черт возьми!

Его тон был сердечным. Как бы согретый теплом доверия и симпатии, исходившим от товарищей, Брюшо наконец воспрянул. Он наклонился, подобрал осколки карманного фонарика, валявшиеся у его ног, и спросил:

— Что нужно делать?

— Надо позвонить в дивизию, — сказал Капель, — и я не знаю, кому еще. В конце концов, всем, и гражданским, и военным властям.

Так как товарищи еще смотрели на него, он добавил:

— Если хотите, я пойду с вами, капитан, только взгляну сначала на своих людей.

Брюшо вернулся на свой командный пост, шагая механически, как автомат.

В это время оба тела были переложены в вагонетку, и люди ждали дальнейших распоряжений, стоя в нескольких шагах от нее. в темном по-прежнему коридоре.

— Раз уж мы перенесли тела, — сказал Легэн, — остается только действовать дальше. Продолжайте. Боже мой, мы действительно ошалели настолько, что не догадались сразу позвать врача.

— О, господин лейтенант, — вмешался Марнье, это бесполезно. Не корите себя. Всякому, кто хоть раз на войне видел какого-нибудь беднягу, отдавшего концы на операционном столе, совершенно ясно, что здесь уже ничего нельзя сделать.

— Тем не менее, — сказал Кунц, — это нужно для официальной констатации и я уж не знаю для каких там расследований.

— Везите вагонетку к грузоподъемнику и поднимите ее на третий, в госпиталь. Я предупрежу врачей, — сказал Легэн.

— Именно, — согласился Кунц. — Давай действуй. Я пока чем-нибудь займу людей, а Марнье посмотрит, что там со светом.