Двойник - [26]

Она улыбнулась, жуя, потом сказала:

–Если это серьезное предложение, то я должна подумать. Но хорошенько запомни: я никогда не оставлю шоу-бизнес. Придется тебе терпеть меня и моих фанов[41].

– А кто эти фаны? В перьях или мужики с разинутыми ртами?

– Фаны вообще. Или ты осуждаешь то, чем я занимаюсь?

– Нет, – ответил я, – это вполне безобидно. И ты хороша в своем деле. Я восхищаюсь тобой. Твое представление действительно очень мило.

– Спасибо, Нат, – сказала она. Она откусила кусочек тоста. Глаза ее сверкнули, уголки рта дрогнули. – Я могу для тебя пойти на многое. В самом деле могу.

– Готов поспорить, что ты говоришь это всем своим парням.

Ее улыбка исчезла. Она не разозлилась, просто стала неожиданно серьезной и положила мягкую, теплую ладонь на мою руку.

– Ты к ним не относишься, Нат. Я не шлюха.

– Я не имел в виду...

– Знаю, но ты имеешь право знать, с кем я сплю. Любой мужчина, который трахал меня на полу моей раздевалки, имеет право думать, что я легкомысленна и... неразборчива в связях. Но это не так. Ты первый мужчина здесь за долгое время. Тот «нефтяной миллионер», которого ты для меня выслеживал, не мог и мечтать, чтобы побывать здесь.

– Ты хочешь сказать, что никогда не готовила ему завтрак?

– Ни разу. Ты меня понял?

– Понял...

– Хорошо. Только то, что я снимаю трусики, чтобы заработать доллар, еще не делает меня...

– Нет, конечно.

Она наклонилась и поцеловала меня.

– Спасибо, Нат.

– Все о'кей, Элен.

Она улыбнулась.

Я решил, что мы закрыли эту тему, но она встала, подошла к окну и рассеянно взглянула на огни Голд-Коаст.

– Все это потому, что я не приучена приглашать мужчин к себе на квартиру. Во мне воспитали честность, веру в торжество добродетели... Но эти ценности человеческой души не приживаются в реальном мире, не так ли, Нат?

– Во всяком случае, не в Чикаго.

– Пожалуй, вообще нигде. Не в эти времена. После Краха[42]. Как может случиться, что человек, проработавший тридцать лет, вдруг внезапно оказался без работы? Как может случиться, что бизнес, которым занимались целые поколения, вдруг внезапно перестает существовать? У меня были друзья, Нат, которые покончили с собой, выбросившись из окна.

– Дела теперь идут лучше, Элен. Немного лучше.

– Не знаю. Может быть, меня просто мучает чувство вины.

– Почему?

– Потому что я дрянная девчонка и снимаю трусики, чтобы заработать. Не этого хотел от меня мой отец, да и я сама. Я хотела стать балериной, актрисой.

– Девушка должна прокормить себя.

– Да, понимаю, – продолжала она, доедая последний кусок яичницы. Мрачно его дожевывая, сказала: – Может, чувствую себя виноватой потому, что делаю тысячи долларов, расхаживая голой, в то время как мужчины, имеющие семьи, детей, зарабатывают какие-то гроши на фабриках или еще где. Или вообще ничего не получают, потому что не могут найти фабрику, где есть работа для них. Это все неправильно.

– Почему же тогда ты не отдаешь все свои деньги бедным?

– Не говори глупостей! Я не могу накормить весь мир. И я для этого недостаточно хороша. Ты меня не подкалывай!

Я молча пожал плечами, прожевывая кусок яичницы и улыбаясь.

– Не знаю, Нат. Я ем икру, а рядом, в двух кварталах, живут люди, которые получают суп на благотворительных кухнях. Я ношу норку, а беременные женщины в Гувервиллях[43] одеты в тряпье. Я плачу пятьсот баксов в месяц субаренды за эту роскошную квартиру какому-то педику, пребывающему во Флориде. А в Маленькой Италии, меньше чем в миле отсюда, семьи ютятся в подвалах за шесть долларов в месяц. Можно ли считать, что меня хоть немного радует мой успех?

Я отхлебнул апельсинового сока.

– Плати свои налоги. Найди церковь, в которую ты могла бы передавать какие-то деньги. Это для начала. Займись какой-нибудь благотворительностью, но не карабкайся на крест. Очень трудно будет удержать всех этих фанов, если твои руки будут прибиты гвоздями к кресту.

Она криво улыбнулась.

– Найдется слишком много развратников, вроде тебя, пытающихся забраться туда вместе со мной.

– Это как раз то, что нужно, – сказал я. – Сейчас тяжелые времена, Элен. Твое сердце может разрываться всякий раз, когда ты идешь по улице и видишь нищету. И ты не так уж много можешь сделать в этой жизни, кроме своей работы, если тебе повезло и ты получила ее, лучшую, какую именно ты можешь делать. И старайся не повредить тем, кто тебе встретится на пути. Купи яблоко у парня на углу, хоть разок, даже если ты не любишь яблоки.

Она внимательно смотрела на меня, бледная и такая красивая, какой я никогда раньше ее не видел.

– Ты молодец. Геллер, – сказала она. – Этот город еще не вышиб из тебя все лучшее.

Я засмеялся.

– Вышибал. Много раз.

– Я делюсь с тобой своими заботами, а между тем ты весь вечер встревожен и озабочен. Что происходит с тобой, Геллер? И почему ты появился без предупреждения на моем шоу вечером в четверг? Ты же собирался прийти в пятницу?

– Просто мне ужасно захотелось увидеть тебя.

– Что гложет тебя, Геллер? Давай же, вываливай!

Я вздохнул, подумав обо всем. Потом сказал:

– Ты можешь хранить тайну?

Она пожала плечами.

– Конечно.

–У тебя много приятелей в газетах, и...

– Обещаю, что это не появится ни в одной из газет.