Двойная ошибка - [12]

9

Вечер был ясный и теплый. После обеда все вышли в сад пить кофе и расположились за круглым садовым столом.

Шатофор все больше раздражался, замечая внимательность Дарси по отношению к г-же де Шаверни. Видя, с каким увлечением она разговаривает с вновь прибывшим, он становился все менее любезным; его ревность приводила только к тому, что он утрачивал свою привлекательность. Он прохаживался по террасе, где находилось все общество, не мог оставаться на месте, как это бывает с людьми встревоженными, часто взглядывал на тяжелые тучи, громоздившиеся на горизонте и предвещавшие грозу, а еще чаще — на своего соперника, который тихонько беседовал с Жюли. Он видел, что она то улыбалась, то делалась серьезной, то робко опускала глаза; короче говоря, он видел, что каждое слово, произносимое Дарси, производит на нее впечатление. Особенно его огорчало, что разнообразные выражения, пробегавшие по чертам Жюли, казалось, были только отпечатком, как бы отражением подвижной физиономии Дарси. Наконец ему не под силу стало выносить эту пытку — он подошел к ней и, выбрав минуту, когда Дарси давал кому-то разъяснения насчет бороды султана Махмуда[18], наклонился над спинкой ее стула и произнес с горечью:

— По-видимому, сударыня, господин Дарси очень занятный человек.

— О да! — ответила г-жа де Шаверни с восхищением, которого она не могла скрыть.

— Это видно, — продолжал Шатофор, — раз из-за него вы забываете ваших старых друзей.

— Моих старых друзей? — строгим тоном спросила Жюли. — Я не понимаю, что вы хотите этим сказать.

И она отвернулась от него. Потом, взяв за кончик платок, который держала в руках г-жа Ламбер, произнесла:

— С каким вкусом вышит этот платок! Чудесная работа!

— Вы находите, дорогая? Это подарок господина Дарси; он привез мне целую кучу вышитых платков из Константинополя. Кстати, Дарси, это не ваша турчанка их вышивала?

— Моя турчанка? Какая турчанка?

— Ну да, красавица султанша, которую вы спасли и которая вас называла… о, нам все известно!.. которая вас называла… своим… ну, словом, своим спасителем. Вы отлично знаете, как это будет по-турецки.

Дарси хлопнул себя по лбу и рассмеялся.

— Каким это образом слух о моем несчастном приключении успел достигнуть Парижа?..

— Но в этом приключении не было ничего несчастного. Несчастье могло быть только для мамамуши[19], потерявшего свою фаворитку.

— Увы, — ответил Дарси, — я вижу, что вам известна только одна половина истории. На самом деле приключение это так же несчастливо для меня, как эпизод с мельницами для Дон Кихота. Мало того, что я дал повод для смеха всем франкам[20], — еще и в Париже меня преследуют насмешками за единственный подвиг странствующего рыцаря, который я совершил.

— Значит, мы ничего не знаем. Расскажите! — воскликнули все дамы одновременно.

— Мне не следовало бы рассказывать, что произошло после известных вам событий, — сказал Дарси, — ибо вспоминать о конце этой истории не доставляет мне никакого удовольствия. Но один из моих друзей (я попрошу позволения представить его вам, госпожа Ламбер, — это сэр Джон Тиррел), один из моих друзей, тоже участник этой трагической пьесы, скоро прибудет в Париж. Возможно, что он не откажет себе в в ехидном удовольствии приписать мне еще более смешную роль, чем та, какую я разыграл в действительности. Вот как было дело. Эта несчастная женщина, поселившись во французском консульстве…

— Нет, нет, расскажите все с самого начала! — воскликнула г-жа Ламбер.

— Начало вы уже знаете.

— Ничего мы не знаем, мы хотим, чтобы вы рассказали нам всю историю с начала до конца.

— Хорошо. Да будет вам известно, сударыня, что в 18… году я находился в Ларнаке[21]. Как-то раз я отправился за город рисовать. Со мною был молодой англичанин по имени Джон Тиррел — очень милый, добродушный, любящий пожить в свое удовольствие, — такие люди незаменимы в путешествии: они заботятся об обеде, помнят о припасах и всегда бывают в хорошем расположении духа. К тому же он путешествовал без определенной цели и не занимался ни геологией, ни ботаникой — науками, довольно несносными для спутника.

Я сел в тени лачуги, шагах в двухстах от моря, над которым в этом месте высятся отвесные скалы. Я старательно зарисовывал все, что осталось от античного саркофага, а сэр Джон, разлегшись на траве, издевался над моей несчастной страстью к искусству, покуривая восхитительный латакийский табак. Неподалеку от нас турецкий переводчик, которого мы взяли к себе на службу, готовил нам кофе. Из всех известных мне турок он лучше всех умел варить кофе и был самым отъявленным трусом.

Вдруг сэр Джон радостно воскликнул: «Вон какие-то люди везут с горы снег! Сейчас мы его у них купим и устроим себе шербет из апельсинов».

Я поднял глаза и увидел, что к нам приближается осел с перекинутым через его спину огромным тюком; двое невольников поддерживали этот тюк с обеих сторон. Впереди осла шел погонщик, а замыкал шествие почтенный седобородый турок, ехавший верхом на довольно хорошей лошади. Вся эта процессия продвигалась медленно, с большой важностью.

Наш турок, не переставая раздувать огонь, бросил искоса взгляд на поклажу и сказал нам со странной улыбкой: «Это не снег». Затем он с присущей ему флегмой продолжал заниматься нашим кофе.