Двор. Книга 1 - [11]

Люди опять ахнули, доктор Ланда собрался привести новые примеры из области медицины, но его перебил Иона Овсеич:

— Доктор Ланда, уточните людям, как и почему вы отказались от частной практики.

— Почему я отказался от частной практики? — машинально повторил доктор.

— Да, — сказал Дегтярь, — со стороны можно подумать, что отказ произошел из-за крутого сокращения клиентов по вашей специальности, а не по собственному желанию.

— Нет, — сказал доктор, — такое впечатление было бы в корне ошибочным. Во первых, хотя пациентов по нашему профилю стало раз в десять меньше, нельзя забывать, что до сих пор имеется еще известная нехватка специалистов, которая досталась нам в наследство от старого режима. Во-вторых, отказываясь от частной практики, я не интересовался статистикой: к этому времени я уже полностью осознал, что медицинская помощь должна быть бесплатной, а наличие частной практики помогало сохранить старый взгляд на медицину — чем лечение дороже, тем оно лучше. А от сюда вытекало, что остается прежнее неравенство среди больных: заплатишь — выздоровеешь, не заплатишь — ищи попа, раввина или ксендза, кто тебе больше нравится.

Последние слова доктора люди встретили смехом и аплодисментами, а мадам Малая открыто похвалила его:

— Молодец, Ланда. Можешь продолжать.

— В Одессе до революции был такой градоначальник, по фамилии Толмачев, пожилые люди, наверное, помнят. Про этого Толмачева сам граф Витте, который тоже был хороший эксплуататор, говорил, — доктор вынул из кармана очки, протер, но не надел их, — что он абсолютно не выполнял законы, он просто начхал на законы и вмешивался во все дела, не только государственные, общественные, но и частные, приватные, как называли раньше. К чему я это говорю? Я говорю к тому, что в то же время на Пересыпи, например, совсем не было водопровода, а когда понадобилось пятьдесят тысяч рублей для его укладки, городская дума отказалась наотрез. Еще хуже обстояло с освещением, но гласный думы, некий Донцов, без зазрения совести от ветил: «Пересыпи свет не нужен — там живут рабочие». Вот как относились к трудовому человеку так называемые «отцы города» — что же говорить про остальных!

— Товарищ председатель, — Иона Овсеич поднял руку, — разрешите один вопрос к выступающему. У отца доктора Ланды был двухэтажный дом в Треугольном переулке, кроме того, они держали мануфактурный магазин на Александровской. Хотелось бы услышать, куда девалась эта не движимая собственность после революции.

— А куда она могла деваться? — пожал плечами Хомицкий. — Где стояла, там и стоит.

— Хомицкий, — нахмурился Иона Овсеич, — толмач нам не нужен. Доктор Ланда понял меня.

— Понял, — кивнул доктор. — Насчет дома я скажу сразу: когда пришли уполномоченные, чтобы передать его коммунхозу, отец согласился немедленно.

— Вы имеете в виду, — перебил товарищ Дегтярь, — он не стал чинить сопротивления представителям советской власти.

— Да, — подтвердил доктор. — Однако его не выбросили на улицу. Напротив, ему и маме, хотя они были уже глубокие старики, дали прекрасную, метров двенадцать, комнату в центре города, возле кирки. Мой отец после погрома пятого года перешел в лютеранство и для него это соседство было знаком высокой милости. Судьбы, я имею в виду. Что касается магазина, то здесь он просидел еще пару лет. Но лично я и мой брат, Борис Александрович, всегда говорили отцу, что этот магазин ему нужен, как горбатому горб.

— Когда от слов бывает польза, — улыбнулся Иона Овсеич, — тогда слова уместно вспоминать. А какая была польза от ваших слов?

— Честно говоря, — доктор сплел пальцы, послышался легкий хруст, — пользы сразу не было: отец, которому всю его жизнь внушали со всех сторон предрассудки, не мог в один момент избавиться от них.

— Между прочим, — напомнил Иона Овсеич, — люди избавлялись от этих предрассудков еще при царе Александре II, то есть задолго до революции, и шли на него с подкопами и бомбами, когда царизм был в полной силе. Про листовки и подпольную литературу я уже не говорю.

Насчет листовок и подпольной литературы во дворе все знали, что Иона Овсеич был активным распространителем на заводе Гена, теперь имени Октябрьской революции, с тысяча девятьсот одиннадцатого года. Тогда это было особенно опасно, потому что царский министр Столыпин по всей стране расставлял виселицы, которые народ метко назвал «столыпинскими галстуками».

— Уважаемый Иона Овсеич, — доктор Ланда надел, на конец, свои очки, — ваши слова — золотые слова, и если бы все рассуждали и поступали, как вы, смею думать, у нас была бы уже не первая, низшая, фаза коммунизма. У нас было бы уже что-нибудь повыше.

— Вы имеете в виду полный коммунизм? — схватился Иона Овсеич. — Так я вам прямо скажу, доктор Ланда, вы сильно ошибаетесь, вы очень сильно ошибаетесь. На сегодняшний день построить полный коммунизм в одной отдельно взятой стране, в условиях капиталистического окружения, невозможно. Другое дело, если рядом вспыхнет революция, у нас есть надежды на это, но пока СССР один и никакого другого СССР нет. Так что я вам опять повторяю, Ланда: здесь вы сильно ошибаетесь.