Двое в новом городе - [61]

Со страхом поглядывая на нее, я слушаю этот рассказ о баталии в заводской библиотеке, сейчас она и мне отсечет голову за сделанную мной ужасную глупость. Лучше молчать. Это самое умное, что можно придумать в подобной ситуации.

— Он пробовал ответить мне тем же. Схватил книгу, но я закричала, сбежались люди… Первым прибежал Иванчо Бояджиев… А я совсем взбесилась. И в него запустила энциклопедией, прогнала прочь…

Малышка спит, погруженная в молочный мир беззаботности, познанный и забытый нами. Виолета, то и дело поглядывая на дочку, возбужденно продолжает:

— Потом, когда я осталась одна, села среди этого книжного разгрома и расплакалась. Попадись ты мне тогда — убила бы!.. Кто дал тебе право искать отца моего ребенка!

— Я искал не отца, Виолета, — пытаюсь ей объяснить, — я искал возмездия…

— Не понимаю я этого слова… Как это «возмездия»?

— И я не понимаю, но мне кажется, что это что-то очень важное… И чувствую, что правильно его применил… Нас было двое, теперь трое… В конце концов зло, постигшее нас, касается не только меня и тебя. Это не только твое личное дело. В известном смысле…

— Так, в известном смысле… Ну, и что дальше?

— Мы должны восстановить свои права. Это право — быть равными — отняли у нас десять лет назад. Сейчас мы не одни. Нам легче. Вот и люди заботятся о нас…

— Я не нуждаюсь в помощи.

— Все равно ты ее получишь. Я очень переживал, когда понял, что тебя продолжают по инерции ущемлять и притеснять. Разве не так? Вот и решил встать на пути у этого мерзавца. Решил восстановить справедливость хотя бы по отношению к тебе…

— И оказалось, что не можешь! — возразила она. — Это могу только я.

— Не только ты!.. Не забывай и обо мне, и о тех, кто дал тебе работу… Даже того, кого ты ударила энциклопедией.

— Возможно, ты и прав, — сказала она, присмирев. — Правда, они мне помогли, грех жаловаться. Все до одного проявили и сочувствие, и понимание. Когда-то таких, как я, выставляли к позорному столбу… А меня проводили в родильный дом. Когда я выписывалась, прислали машину. И никаких оскорбительных намеков… Может, я не заслуживаю такого внимания…

— Я никогда не сомневался в наших людях! Сначала они и вправду были против тебя, но потом поняли — тебе надо помочь. Прекрасные они люди!

— Не могу утверждать, так ли уж они прекрасны, но все оказались лучше, чем я думала… Не знаю, как их отблагодарить… Чувствую, что виновата перед ними, обязана им многим…

— А кто придумал ребенку имя? — спросил я, чтобы отвлечь ее от этих мыслей.

— Тебе не нравится? Я придумала. Очень красивое имя! Все его одобряют… Верно?

— Правильно.

— Что значит «правильно»? Не люблю этого слова. Оно напоминает мне пятьдесят первый год! Сейчас дела идут лучше и без этого «правильно». Даже дети, и те легче рождаются.

— Ты ее зарегистрировала?

— А как же! Должны же мы увеличить население до десяти миллионов!

Она неестественно засмеялась, и я понял, что не все прошло бесследно, ветер не до конца развеял мглу, окутавшую ее сердце. Все эти ее чрезмерные восторги и чрезмерная радость не от хорошей жизни. Нервное перенапряжение и страх перед общественным мнением еще дают о себе знать. Вот и морщинки появились, особенно возле глаз. Радость, сколь она ни мала, не дается даром. Так мне по крайней мере показалось, когда я смотрел, как угасает улыбка в скорбных морщинках около ярко накрашенных губ. Да, постарела, хоть и старается выглядеть молодой и жизнерадостной. Разговаривали мы долго. Она простила мне мою ошибку и посоветовала не вставать больше на ее защиту, не спросив предварительно на то согласия. Я обещал.

— И все же, — сказал я ей, — мы должны помогать друг другу.

Она ничего не ответила.

Я вернулся в свою палату с мыслями о ней, о ребенке. Волнение и усталость от этого свидания сказались на моем самочувствии. Медсестра сделала мне выговор за то, что свидание слишком затянулось. Велела прилечь до обеда, подала градусник. Ей показалось, что у меня подскочила температура. Она не ошиблась. Вот тебе и раз! Даже не предполагал, что я такой впечатлительный. Всю жизнь только и слышал упреки в грубости и неотесанности. А тут вдруг температура от обыкновенного разговора. С чего бы это?

Я принялся размышлять над причинами такого явления и запутался в противоречиях. И поделиться не с кем — того и гляди температура еще выше поднимется. Лучше молчать, пока все не придет в норму.

…Ну вот, я снова жилец заводского общежития. Вы, может, помните лестницу, ведущую наверх, и погреб, откуда несло протухшей брынзой? Теперь общежитие отремонтировали. Не осталось и следа от ржавых замков. Сейчас все по-другому.

Впрочем, не преувеличиваю ли я? Вполне возможно. Это от радости. А радость всегда была в почете в нашем доме.

Нет, радость не оставит наш дом. Я убежден в этом даже тогда, когда с досадой смотрю на глупости, совершаемые рядом. Нет у нас оснований видеть все в мрачном свете. Даже выясняя отношения с Лачкой (невмоготу было дольше оставаться в его мерзком доме!), я не утратил веры в радость. Она создана для нас, и мы должны заботливо пестовать ее, как бы трудно это ни давалось. Стоп! А может, такое настроение питает во мне надежда встретиться с Виолетой? Встретиться и предложить себя в отцы ребенку? Должен же быть у девочки отец? Иначе никак нельзя.