Двое - [9]

А Марина, проходя мимо университета, часто видит Марию Яковлевну, хотя ее давно нет в живых. Мария Яковлевна идет впереди не спеша, в старомодном пальто, руки ее пусты. И ее нельзя обогнать.

1993 год

Хочу за границу

После университета Марину распределили в Институт языкознания. Натертый паркет в коридоре, шкафы, набитые «Филологическими вестниками», и гробовая тишина. Научные сотрудники сидели по комнатам и писали, писали… или выписывали из книг на карточки. Здесь была не библиотечная тишина, а другое — тишина для старения и выхода через академический двор — на пенсию. Здесь работали те, кто любил каузативные конструкции и нулевой артикль, дуративные глаголы и пучки фонем. Говорили здесь особым научным языком, который Марине никак не давался. Нельзя было сказать: «Ой, я в статье страницы перепутала», — надо: «Допустила погрешности в пагинации».

Из института за границу ездил только директор, и только в Австрию. Возвратившись, вешал объявление:

«Лекция с показом слайдов „Две недели в Австрии“ (по личным впечатлениям)».

Полтора часа сотрудники смотрели на заснеженные хребты, хребет за хребтом…

— Вот это Нина Сергеевна из Москвы и я, в темных очках. Трудно узнать, да? Тут мы с членами общества «Австрия — СССР»… Вот мы вручаем сувениры на молокозаводе… Мы с Ниной Сергеевной дома у активиста общества…

Всех побывавших за границей Марина делила на две категории.

Тип первый. Взгляд рассказчика туманится, ему никак не согнать с лица особую мечтательную улыбку, которая появляется после зарубежной поездки: вам, тут живущим, не расскажешь, не объяснишь. Какие там дороги! А сыр! А как меня принимали!!!

Тип второй. У рассказчика скучное лицо и тухлый взгляд.

— Паршивая страна. Город называется! Сто тысяч жителей. У нас в Дачном больше народу живет. Я там есть не мог. Хлеба вообще не дают, вместо масла маргарин. Ни разу чая заваренного не предложили. По телевизору вообще смотреть нечего.

Лицо рассказчика покрыто нездешним загаром. Пиджак, рубашка, носки все на нем куплено с толком, не спеша, в хорошем магазине. Ежу понятно, что он будет ездить туда, где все плохо, до последнего дыхания.

Когда Марине предложили перейти в университет, на преподавательскую работу, она согласилась сразу. И очень ей захотелось съездить за границу — в Данию, куда же еще.

Желание поехать в Данию легко можно объяснить городу и миру: человек десять лет преподает датский язык и литературу. Так можно посмотреть, что за страна такая, а? Нет?

Мечта, дремавшая годами, проснулась, когда на кафедру из иностранного отдела пришло одно место на недельную ознакомительную поездку в Данию. Завкафедрой сказал: «Характеристику пишите себе сами. Вам ехать — вы и бегайте».

Характеристику (6 экземпляров под копирку) надо было сперва показать дяденьке из комнаты по оформлению загранкомандировок. Была такая комнатка в углу, за машбюро, а дяденька — вежливый, с внимательным взглядом. От него пахло только что выпитым кофе.

— Придется, Марина Николаевна, переписать характеристику. Вы ничего не сообщили о первом браке:

фио первого мужа, год и место рождения, где работает…

Отдельной строкой напечатайте:

«Партком, профком и ректорат поставлены в известность о причинах развода доцента Петровой и согласны с причинами развода».

Марина растрогалась: сама не знала, зачем, дура, развелась, а в ректорате (сотня баб) — знают и согласны.

В иностранный отдел стояла очередь за бланками. Отдел работал — час утром, час вечером, среда неприемный день. Две девицы, черненькая и беленькая, с утра утомленные тем, что народ по десять раз переспрашивает одно и то же, говорили тихими монотонными голосами, скрывая раздражение:

— Повторяю еще раз. Эти четыре бланка заполняются от руки. На машинке нельзя! Теперь держите восемь розовых бланков, эти только на машинке! Указывайте девичью фамилию матери и жены.

— Тут места не хватит.

— Ну что вы как маленький, ей-богу! Можете писать сокращенно — дев. фам. Всех, всех родственников укажите… Так, держите шесть голубеньких, здесь пишите национальность и партийность, а место работы не надо. Ну, и двадцать четыре фотографии, матовых, в овале, без уголка.

Новички недоумевали: зачем двадцать четыре? Одну — на паспорт, а двадцать три куда приклеят?

— Следующий!

Старая дама прошмыгнула без очереди.

— Я уже была. Я только спрошу! Будьте так добры…

Из-за двери послышался виноватый голос:

— Простите, Танечка, опять вас беспокою. Если отец умер, его надо писать?

— Обязательно. И укажите, был ли он членом партии.

— Он умер тридцать лет назад!

— На момент смерти был он членом партии или нет? И где похоронен, напишите. Название кладбища, ряд, место. Ириша! Закрывай дверь. Сегодня больше не принимаем, и так зашиваемся.

Марина готовилась к поездке: стояла у читального зала и изучала портреты членов Политбюро, стараясь найти ассоциативные связи или внутреннюю мотивировку их фамилий. Потом стала примерять их на роль мужа или любовника, и дело пошло быстрей. Алиева и Суслова отвергла сразу. Поколебавшись, остановилась на Воротникове: неизвестный художник придал его глазам интеллигентную грусть. Лаборантка вернула Марину к действительности. «Где вы пропадаете? Сейчас идеологическая комиссия заседает. Как какая? Факультетская!»