Двое - [6]

— В чем дело, Вова?

— Не могу больше. Троцкого жалко.

— Так. Иди в ванную. Голову под холодную воду. Я завариваю крепкий чай, и мы переходим к критике буржуазных фальсификаторов.

Неуют тети-Валиной квартиры ничем нельзя было оправдать.

— Почему вы не купите удобные книжные полки? И давайте выбросим эту тахту, вы же спите в яме.

— Леночка, вещизм — это бич современного человека. В молодости мы были совершенно равнодушны к тряпкам, к кастрюлькам всяким. А как весело жили! И пели, и танцевали. И влюблялись, между прочим.

* * *

Когда рухнуло понятное, обмятое, устойчивое, тетя Валя сникла. Про Горбачева она слышать не могла.

— Заброшен по заданию международного валютного фонда. Провокатор.

Никому больше не нужны были ее разработки по материалам съездов, месячные обзоры «Правды». Студент Вова расправил плечи: историю КПСС отменили. И тетя Валя слегла, чтобы больше не встать.

Месткомовец распоряжался в опустевшей квартире: «Просьба к родным и близким — забрать личные вещи покойной на память». В ящике буфета лежали: медаль за оборону Ленинграда, бюстик Ломоносова и сберкнижка на пятьсот рублей. На дне ящика белел лист с начатым стихотворением для неизвестного юбиляра:

Работай честно, с огоньком

Преобразится всё кругом.

Женщины-сотрудницы уже резали лук для селедки, а мужчины, переговариваясь тихими голосами, споро откупоривали бутылки.

— Народу-то как много пришло в крематорий, а ведь человек уже двадцать лет на пенсии.

— Да, очень Валентину Михайловну уважали. Безотказная. Бескорыстная. Всё для других, ничего — для себя. При ней лаборатория десять лет переходящее знамя держала.

Родиться и умереть. И над этим, радугой — цель, сроки, ответственный.

1993 год

Дом хроников на Чекистов, 5

Выступить в каком-нибудь доме инвалидов шведский любительский хор хотел давно. Подыскать интернат должна была я, а репертуар и подарки хористы брали на себя. За месяц до приезда они позвонили из Швеции: «Мы хотим спеть старым людям, прожившим большую, тяжелую жизнь. Сейчас мы обсуждаем костюмы. Что будет уместнее: майки с Ельциным или строгие длинные платья, а на погончиках — двуглавые орлы?»

Найти интернат оказалось не просто.

— Ой, к нам нельзя. Мы только-только ремонт начали.

— Эдуард Эдуардович сейчас в отпуске, а без него ничего не решаем.

— Нет, спасибо. Принять не можем. Мы тут сами артисты — и поем, и пляшем. Если бы вкусненького чего привезли, а так…

— Швейцария хочет приехать? А почему к нам? А не испугаетесь? У нас пол-интерната — дауны. Они в основном и придут, в зал-то.

Наконец интернат был найден на улице Чекистов, дом 5. Директор, Роберт Сергеевич, мне понравился: дурака не валял и подарки не вымогал.

— Сделаем, сделаем. Привозите. Народ соберем. Ходячих у нас сто, лежачих двести двадцать. Комнаты показывать не будем — дух очень тяжелый. Покажем зимний сад и комнату с поделками. У нас художница жила, из зерен картины делала. Иностранцам нравятся, даже купить хотели. Так что приезжайте, примем.

В назначенный день тридцать хористов вошли в интернат. Торжественные, благоухающие, в ослепительных блузках и рубашках с маленькими трехцветными флажками на груди. Каждый нес сумку с подарками: сухие супы из шиповника (чтобы старым людям не возиться с готовкой), пакетики чая на нитках (вкус тропических фруктов), ментоловые пастилки (уменьшают сухость во рту) и много бальзама для волос (втирается в голову сразу после мытья шампунем).

«Надо привезти простые в употреблении и практичные вещи», — так, наверное, решили они, обсуждая, что везти «старым людям в России». Бальзам для волос — лежачим годами хроникам…

Держа в руках непостижимые, ненужные заграничные чудеса, интернатские вежливо слушали объяснения, как пользоваться подарками. На лицах стариков не было радости. Они будто чего-то стыдились: то ли собственной бестолковости, то ли своей убогой одежды.

Когда мы вошли в зал, там было всего пятнадцать человек. Роберт Сергеевич успокоил: «Вышли. Двадцать минут уже как вышли. Они из своих комнат полчаса до зала идут. Уже на подходе».

Те, что уже пришли, сидели в третьем ряду. Это были очень старые женщины с палочками. На многих были байковые кофты с карманами. При виде этих кофт сжималось сердце: последний раз я видела такие кофты сорок лет назад — бабушки бедных девочек носили такие бесполые кофты-балахоны. Время не властно над синей байковой кофтой. Ее носят в домах хроников. В зале обнаружилось несколько мужчин, почему-то в шляпах. Они заняли места за женщинами и время от времени трогали их за спину или за плечи, не меняя выражения лица. Это были тихие дауны, и женщины никак не отвечали на их прикосновения, как будто кошка прошла и задела край юбки.

Хор поднялся на сцену. Зрители хлопали, но было видно, что их мысли далеко.

— Люди-то какие хорошие. Вот и о нас вспомнили.

— Немцы это. У них в Германии голоса хорошие, я знаю.

— Дай бог им здоровья. А нам-то уж чего, помирать пора. Печенье, и то давать перестали, с перестройкой-то.

— Хватит про еду! Мешаете слушать.

После концерта артисты спустились в зал и сели в первые ряды: директор приготовил беседу об инвалидах СНГ. Старухи, наделенные мелкой властью, сгоняли пытавшихся сесть поближе к сцене.