Двое (Сборник) - [4]

5

Едва лодка застряла в песчаной отмели, бомбить нас перестали. Моторы были остановлены, и после лязга и грохота наступила такая тишина, что мы слышали дыхание друг друга. Один только Митрохин вслушивался в какие-то звуки, доносившиеся к нему через наушники.

Лодка застряла в песке носом, корма поднялась, и образовался крен — пол вздыбился, стены покосились. По покатому полу Снежков вместе с боцманом пошел вниз, на нос, посмотреть, нельзя ли освободить застрявшие лопасти рулей.

Они возились там долго, усердно, но все их усилия не привели ни к чему — им не удалось сдвинуть рули ни на сантиметр.

Снежков вернулся на центральный пост.

— Полный назад! — скомандовал он.

Он хотел вырвать лодку из песка. Заработали моторы, опять мелко задрожали стенки отсеков, лодка ожила, корма поднялась еще немного выше. И вдруг снова этот отвратительный лязг глубинных бомб, толчки, толчки, и, опрокинутые, мы покатились по покатому полу к носу.

Снежков сразу остановил моторы.

— Они сторожат нас, — сказал Гусейнов угрюмо.

Было ясно, что с помощью моторов вырваться немцы нам не дадут. Они прислушиваются к нам там, наверху, так же, как здесь Митрохин прислушивается к ним. Шум наших моторов сразу выдаст нас. Пока мы маневрировали, они тоже слышали нас, но мы уходили от них, и им не удавалось в нас попасть. Теперь, когда мы неподвижны, попасть в нас нетрудно, и нужно сидеть тихо.

По правде сказать, я пришел к заключению, что тишина тоже не спасет нас. Давно я уже чувствовал, что мне не хватает чего-то. Пока грохотали глубинные бомбы, пока мы стремительно мчались по морскому дну, я не отдавал себе отчета, чего именно мне не хватает, но теперь я вдруг понял: мне не хватает воздуха.

Лодка уже много часов под водой, и воздух в ней не возобновлялся. Прибор мой по анализу состава воздуха был разбит, и я не мог испытать его, хотя представился такой удобный случай. Но я сам оказался достаточно точным прибором. Я дышал все чаще, стараясь извлечь из воздуха как можно больше кислорода.

Я видел, что и все вокруг меня дышат часто и то у одного, то у другого на лбу замечал мелкие капельки пота.

В лодке опять было совсем тихо, и почти не слышно стало голосов — говорить было уже трудно. Да и о чем говорить? Все было понятно каждому.

Я видел вокруг себя спокойные, обычные лица, разве только немного более сосредоточенные, чем всегда. И внутреннюю тревогу людей выдавали только те взгляды, которые каждый из них время от времени бросал на Снежкова. Они безмолвно спрашивали его: «А ты знаешь, что нужно делать?»

И Снежков так же безмолвно отвечал: «Знаю».

Не то чтобы у него был какой-нибудь особенно бодрый вид, не то чтобы он небрежно улыбался: пустяки, мол, нам это нипочем. Нет, он, несомненно, был очень встревожен и не скрывал этого. Вообще в нем не было никакого притворства, он нисколько не хорохорился. Но, встречаясь глазами то с тем, то с другим, он, казалось, каждому говорил: «Потерпи немного, еще не все потеряно. Я знаю, что нужно делать».

Начал он с того, что отвел нас всех в последний отсек, на корму. Мы столпились там в тесноте, удивленные, и ждали, что будет дальше.

Он остановился перед нами, маленький, и оглядывал всех.

— Нужно вытащить лодку из песка без помощи моторов, — объявил он. — Мы будем прыгать. Слушай мою команду. Раз, два, прыгай!

И мы стали прыгать. Одновременно подпрыгивали мы и потом всей тяжестью обрушивались на пол. Раз, два, раз, два, раз, два. Прямо передо мной стоял боцман Дыбин, и я смотрел в его широкую спину. Грузное тело его подымалось и опускалось, било в пол, как тяжелый молот. Раз, два, раз, два… До чего тяжело прыгать, когда не хватает воздуха! Пот выступает от каждого усилия, затекает в глаза, в уши. Мы мокры, словно нас только что выкупали. Раз, два… Долго ли можно так скакать? Еще прыжок — и все мы повалимся от изнеможения.

И вдруг с центрального поста голос:

— Лодка выпрямляется!

И действительно, наклон пола стал как будто не так крут. Значит, мы прыгаем недаром.

— Прыгайте, ребята, прыгайте! — самозабвенно крикнул кто-то позади.

В восторге мы перестали следить за тем, чтобы подпрыгивать одновременно. Каждый прыгал по-своему, и в этом не было никакого смысла.

— Стой! — мягко сказал Снежков.

Обессиленные, мы прислонились к стенам, широко раскрыв рты. Нет, прыгать больше невозможно.

— А теперь обедать, — сказал Снежков.

6

Хотя мы не ели уже очень давно, есть никому не хотелось, и казалось странным, как в такую минуту можно было вспомнить об обеде. Но мы верили Снежкову, а потому и обедать пошли с таким чувством, словно этот обед может нам помочь подняться на поверхность.

Однако проглотить удалось лишь несколько ложек. Хотелось не борща, сваренного Сережей, коком-торпедистом, не каши с мясными консервами, а воздуха, только воздуха. У меня стучало в голове, и все лица видел я как сквозь туман.

Странный это был обед, молчаливый и чинный. Все на вид были совершенно спокойны, даже как-то слишком спокойны. Ни одно слово не было произнесено за столом.

Встав из-за стола, я случайно прошел мимо краснофлотца, сидевшего на корточках перед своим сундучком. К внутренней стороне откинутой крышки сундучка была приколота фотография. Я увидел прислоненную к плетню скамейку, подсолнечники за плетнем, а на скамейке старую женщину в шерстяном платке, которая сидела, положив ладони на колени.