Двое - [31]

Румянец цвета дикой розы выступил на щеках Сильвии – он знал, что она покраснеет, и хотел этого. Она тихонько сказала:

– Сейчас не носят платьев с низким вырезом.

– Тогда – самое короткое.

Дикая роза на щеках Сильвии потемнела.

– Ты дурачок, – сказала она, храбро глядя на него, и едва эта фраза достигла его слуха и показалась ему пошлой, как в ту же минуту растворилась в волшебстве ее взгляда, будто и не была произнесена.

– Я выберу самое красивое, – пообещала она.

– Что бы ты ни надела, ты будешь выглядеть прекрасно, а я буду любить тебя.

– Не задерживайся.

– Не больше чем на четверть часа.

– Хорошо, дорогой. – Она неспешно повернулась и пошла к дому.

– А я пойду с миссис Уэллард, – объявил Джем, следуя за ней.

Таким образом, к моменту, когда было объявлено о приходе Хильдершемов, “мистер и миссис Фарли Хильдершем”, – Реджинальд выглядел совершенным джентльменом, а Сильвия была так хороша, что у Грейс Хильдершем перехватило дыхание, и она, не сознавая, что говорит вслух, произнесла: “Какая красота!”, а Реджинальд шепнул Сильвии: “Это про меня”. Тут все они рассмеялись – как легко смеются люди в подобной ситуации – и почувствовали, что неплохо было бы выпить по коктейлю.

Фарли Хильдершем был, как и его жена, большой, розовый и светловолосый. Он обладал, наряду с прочими достоинствами, тем, что сам именовал “чувством гражданского долга”. Это означало, что он мог отыскать пищу для ума лишь во внешнем, а не во внутреннем мире. Он был членом Опекунского совета, членом Совета графства, мировым судьей, консерватором, церковным старостой, принадлежал к всевозможным организациям, а к людям вроде Уэлларда, не озаботившимся вступить хотя бы в Ассоциацию джентльменов страны, относился с добродушным пренебрежением. Не было собрания, на котором он бы не председательствовал, не было тем, на которые он бы не произносил речей, не было мероприятия, которое он не согласился бы возглавить, не было петиции, под которой он охотно не поставил бы своей подписи. “Фарли всегда знает, чего хочет”, – гордо говорила его жена, но не добавляла, хорошо ли это. Сама она была довольно нерешительна, в частности, в вопросах одежды. Прежде чем вечер подойдет к концу, она наверняка спросит у Сильвии, к лицу ли ей, Грейс, платье абрикосового бархата. Реджинальду казалось, что невозможно не любить такую женщину. Это как если бы кто-то из мужчин просил тебя честно высказаться по поводу его чувства юмора.

– Вы, я думаю, подписали нашу петицию?

– Я не силен по этой части. А о чем она?

– Об устройстве водопровода в Литтл Моллинге.

– Ну нет. Это было бы ужасно.

Хильдершем вытаращил на него глаза, затем самоуверенно поглядел на дам, ожидая поддержки, но, увидев, что они поглощены беседой, всем видом выразил явное неодобрение.

– Но почему же?

– Как только появляется вода, тут же повсюду вырастают маленькие дачные домики и коттеджи для уик-энда, и...

– Но сейчас, в засушливое лето, некоторым дачникам приходится чуть ли не милю тащиться за водой. А санитарные условия...

– Нет, нет, – запротестовал Реджинальд, – не перед обедом.

– Вот видите, – ответил Хильдершем с таким видом, будто призывал в свидетели присяжных, – вы не выдерживаете даже разговора об этом, а людям приходится так жить.

– Ну, я думаю, они подписали петицию.

– Естественно.

– Тогда все в порядке. Им нужна вода, и они добиваются ее. Мне она не нужна, и я в этом не участвую.

– Но дорогой мой, вам не кажется ваша точка зрения антиобщественной?

– Мне она кажется вполне разумной.

– Я-то думал, вы гордитесь своей принадлежностью к демократам.

– Горжусь. Если большинство хочет чего-то, нужно, чтобы его желание исполнялось. Но вы никогда не узнаете, чего действительно хочет большинство, если люди примутся голосовать за то, чего, как им кажется, хотят другие.

Хильдершем вновь обернулся к дамам, но они по-прежнему пребывали в своем собственном мире. Очень жаль, поскольку самым лучшим выходом было бы всем вместе вышутить эти странные аргументы.

– Я налью еще, – предложил Реджинальд, забирая у него пустой бокал.

– Нет, спасибо. Мне кажется, человеком в его отношениях с живущими рядом должно руководить чувство гражданского долга.

– Да. Конечно. Я совершенно согласен с вами. Только представьте себе эти ужасные маленькие домики с подведенным водопроводом и газом...

– Я не это имел в виду. Я говорю о соседях. Подумайте о нас как о небольшой общности.

– Послушайте, Хильдершем, – сказал Реджинальд с улыбкой, – вы всегда трудитесь для общественного блага, но делаете это извне, как филантроп. Вы никогда не осознаете себя самого частицей этого общества. А я наоборот. Я чувствую себя скромным членом общества, и когда великие люди спрашивают меня, в чем я нуждаюсь, я отвечаю им. Но я не могу ответить, чего хочет кто-то другой, потому что не уверен, знаю ли я это.

– В данном случае прекрасно знаете. Вам, например, известно, что Эдвардс, ваш садовник, нуждается в воде. Вы можете быть уверены, что он подписал петицию.

– Как знать, – ответил Реджинальд, получая от разговора гораздо больше удовольствия, чем ожидал.

– Но, дорогой мой, ведь ясно, что ему...