Движение жизни - [12]

М. Данилов: Вообще интересен подход поэта к Эмпиреям. Некоторые поэты оттуда не выглядывают, упражняясь в высоком слоге и аллегориях. А иным – подавай правду жизни и соленое трактирное словцо. Но и те, и другие сидят на Парнасе… Кого бы оттуда можно выгнать поганой метлой?

Гарри Беар: Парнас, как место пребывания богов и поэтов, – дело святое. Выгонять оттуда никого нельзя, лучше уж не пускать изначально… Думаю, только время и память потомков расставляет поэтов по ранжиру, больше ничего не придумано.

М. Данилов: Что Вы думаете о поющих поэтах. Может ли поэт с гитарой быть великим поэтом? или приоритет все же за чистой формой?

Гарри Беар: Наверное, если поэт хочет исполнять свои тексты под лютню или гитару, никто не может осуждать его. Хороший стихотворный текст сам по себе содержит музыку, надо только уметь услышать ее. Пушкин, насколько мне известно, не пел своих стихотворений под фортепиано, но очень быстро его стихи и даже отрывки из «Онегина» стали запоминающимися русскими романсами. Есенин, например, сам любил выразительно читать свои стихи и даже что-то напевал под гитару Кусикова, но вряд ли его нужно считать поэтом-исполнителем. А вот В. Высоцкого от гитары оторвать невозможно, его напечатанные тексты с трудом воспринимаются без его голоса с хрипотцой и гитарного обрамления. Так что тут дело не в музыкальном сопровождении, а в уровне поэзии.

М. Данилов: Как найти дорогу к сердцу читателя? Или это вовсе не обязательно?

Гарри Беар: Думаю, для любого поэта и писателя важно, чтобы его читали. Поэтому найти дорогу к читателю, разумеется, нужно. А вот как это сделать? Честно говоря, у меня нет универсального рецепта. Думаю, что, во-первых, тексты поэта должны быть вполне доступны читателю, сейчас это, с развитием сетевых технологий, вполне возможно. Во-вторых, поэт должен выразить какие-то настроения отдельного человека или общества в целом, которые никто не мог выразить до него. И такого поэта сразу запомнят и выделят читатели. Ну и третье, пожалуй, улыбка Фортуны, удачное стечение обстоятельств…

М. Данилов: Поэзия, как ни крути, все-таки важная информация в рамочке, слова, подогнанные под форму. Какую роль в стихотворении играет эта рамочка?

Гарри Беар: Стихотворный текст по самой своей природе более организован и структурирован, нежели прозаический. Поэтому, с одной стороны, стихи писать технически сложнее, чем прозу. Надо подбирать размер, корректировать рифму… С другой стороны, как я говорил, в области поэзии есть опасность бесконечных повторений уже найденных ритмов, мыслей и образов. Один не слишком известный челябинский поэт даже настаивал на том, что современные поэты – это лишь ксероксы, магнитофоны, бесконечно переписывающие уже давно прозвучавшие тексты. Конечно, мысль не оригинальна, но что-то в ней все же есть. Кстати Бродский говорил, что некоторые свои тексты он просто записывал, как бы воспринимая чей-то размеренный голос Свыше.

М. Данилов: А что же проза, там разве меньше ограничений?

Гарри Беар: Хорошо сделанный рассказ или повесть тоже, безусловно, имеет свою структуру, содержит особенности того или иного писательского метода, набор определенных приемов. Но об этом говорить долго и утомительно, лучше почитать классиков литературоведческого жанра – Ю. Лотмана, М. Бахтина, Р. Барта… Набоков, например, был блистательный стилист и при этом тонкий аналитик прозаических жанров. И в лучших текстах Набокова есть этот модернистский трюк – «обнажение приема», когда он, как автор, сам поясняет читателю применение того или иного сюжетного хода или принципы построения образа. Можно еще вспомнить в этом контексте таких великих прозаиков 20 века, как Х. Борхес, Пруст или Д. Джойс.

М. Данилов: А Вы никогда не пробовали писать прозу так, чтобы мыслей было больше чем слов?

Гарри Беар: Все время именно так и стараюсь поступать; вообще, мой тайный девиз – «Больше мыслей, меньше слов!».

М. Данилов: По прочтении стихотворения 1998 г. «Итог столетья» создается впечатление, что творчество Г. Беара является самым совершенным воплощением поэтической формы и мысли? Что это как раз то, к чему за тысячелетия от Гесиода с Гомером стремилась поэзия? Что же Гарри Беар – тот единственный ангел на кончике иглы, в основании которой и Бодлер, и Гете, и Пушкин, и тысячи прочих? И что поэзии после Беара течь уже просто некуда. «Я последний поэт столетья» – сказано в глобальном масштабе уже все?

Гарри Беар: Это одно из тех моих стихотворений, которое я записал практически без черновика, в порыве вдохновения. «Последний» поэт – это, во-первых, традиция русской поэзии, идущая от Е. Боратынского, поэта великолепного, но отчасти несправедливо забытого. Во-вторых, это констатация моего личного самоощущения в то время… Век двадцатый заканчивался, начиналось новое тысячелетие, и мне хотелось оглянуться и посмотреть на пройденный человечеством путь – и в жизни, и в космосе, и в искусстве. Текст, наверное, звучит несколько трагически, но, мне кажется, он останется в русской поэзии. А мировая поэзия будет течь и течь; конечно, ни на Гарри Беаре, ни на ком другом она никак не остановится. Поэтому Ваш вопрос могу воспринять только как комплимент, высказанный в иронической форме.