Дверь в зеркало - [9]

Проснувшись утром, он опять увидел маму в тапочках и в плаще, стоящую у двери. Заметив, что он открыл глаза, мама сказала:

– Ну и задал ты мне ночку!

– А что? – просипел Антон.

– Всю ночь стонал и потел, – пояснила мама. – Я тебя даже обтирала уксусным раствором, как маленького. И молоком горячим поила.

– Да? – удивился Антон. – Не помню.

– Еще бы, – мама покачала головой. – А сейчас как?

Антон скорчил неопределенную гримасу.

– Понятно, – мама вздохнула. – Ладно, я пошла, сбегаю в свой ликбез ненадолго. Есть хочешь?

При упоминании о еде Антона передернуло, и он ощутил, что горло распухло, а губы потрескались. Есть не хотелось категорически.

Мама кивнула, как будто так и знала.

– На тумбочке чай с лимоном и лекарство, молоко на кухне в кастрюльке, тебе звонили Димка и Эдик, – сказала она, помахала Антону рукой и вышла.

Пошарив рукой по дивану, он нащупал трубку от радиотелефона и еще долго собирался с силами, чтобы набрать номер прокуратуры.

Трубку сняла Таня. Антон прохрипел про ангину, Таня ему посочувствовала, пообещала все передать прокурору, заверила, что больничный брать не надо, лучше отлежаться, и намекнула, что не прочь навестить болящего. Антон, измученный болью в горле и спазмами в животе, даже представить боялся, что придется вставать, открывать дверь и изображать гостеприимство, поэтому дал понять, что навещать лучше завтра или послезавтра.

Закончив разговор, он уронил руку с трубкой на одеяло и некоторое время лежал без сил. Но желание Тани его увидеть было ему приятно. С Тани его мысли плавно перетекли на Антонину Григорьевну. Странным образом она была интересна ему не меньше, чем молоденькая Таня. Замужем она или нет? Потрясающая женщина. В такую и влюбиться можно, несмотря на возраст. Между прочим, говорят, что когда в возрасте сорока восьми лет умерла Эдит Пиаф, на ее могиле плакал двадцатилетний.

Кстати, что она там говорила про зеркало? Антон рассказывал про свои видения с замиранием сердца – его вполне могли счесть психом или поднять на смех, да он и сам на некоторое время усомнился, а все ли у него в порядке с головой? Правда, говорят, что психи не осознают, что больны, а если человек осознает, что с ним что-то не так, значит, он не сумасшедший, но кто его знает...

Однако Антонина внимательно выслушала его сбивчивый рассказ и спросила, не в резной ли раме зеркало. Когда Антон подтвердил, что именно так, она удовлетворенно покачала головой.

– Интересно. Значит, оно опять всплыло, это зеркало... Между прочим, твоя мама видела в нем то же самое.

– Как это? – опешил Антон.

– А вот так. Она у меня была на преддипломной практике, а потом работать пришла. Следователем. Проработала год и ушла в аспирантуру, дурочка... Ну да ладно, я не об этом.

Одинцова говорила, и Антон слушал, отмечая про себя, до чего интересно – вроде бы все эти события имели к нему отношение, только его тогда еще и в помине не было.

– Да, как раз в тот день Нина познакомилась с твоим папашей. Немудрено, что Борька сразу на нее запал, в тот же миг, как увидел; стал вокруг нее кренделя выписывать, «позвольте ручку поцеловать» и все такое... Нина тогда была хорошенькая, как картинка... – Да...

Антон знал, конечно, что отец был экспертом-криминалистом, и что они с мамой познакомились на месте происшествия. Но подробности слышал впервые.

– Ну так вот, – продолжала Одинцова. – Я дежурила, в районе было пустяковое происшествие – труп без внешних, – Антон уже знал, что это смешное словосочетание полностью звучало как «труп без внешних признаков насильственной смерти», – и Нина за мной увязалась. Вообще, надо отдать ей должное, она во все влезала, все хотела знать. Не то, что некоторые – придут на практику, книжечку возьмут и целый день читают, – неодобрительно сказала Одинцова, явно имея в виду кого-то конкретного, и Таня ей согласно кивнула. – В общем, приехали мы на место происшествия, в квартиру, там пожилой мужик – в смысле, труп, сидит перед зеркалом. Высокое такое зеркало, в резной раме из красного дерева.

Одинцова странным образом преобразилась, рассказывая про события двадцатипятилетней давности; глаза ее загорелись, рука с сигаретой летала в воздухе, из пышной прически выбилась вьющаяся прядь. Антон, затаив дыхание, смотрел ей в рот.

– Мы с медиком посмотрели, вроде ничего криминального. Я пошла на кухню соседей опрашивать, а Нине велела протокол писать. Тогда – не то что сейчас, раз выехал, надо было обязательно оформить, и опрашивал всех следователь, а не бездарный участковый, у которого в активе три класса и школьный туалет. Это теперь всем на все плевать, вот поэтому все следствие в глубокой заднице.

Антон успел мельком подумать, что хотя величие следствия уже в прошлом, протокол-то ему сегодня пришлось писать, как миленькому.

– Борька пошел дом с фасада фотографировать, – продолжала Одинцова. – Это теперь труп снимут с одной точки и хорош, да протокол на пол-листочка накарябают, даже не сами, а участковому поручат. А в наше время следователь весь дом опишет, все подходы упомянет, сколько этажей, какая лестница, есть ли лифт... А эксперт все это сфотографирует...