Дверь в лето [с рисунками] - [65]

Но я посмотрел на неё: голенастая, тощая, быстро вытянувшаяся, но ещё не налившаяся соком юности, — маленькой девчонкой она была гораздо красивее. Её шорты и футболка, её облупившийся от загара нос, ссадины, синяки и грязные (в меру!) локти тоже не прибавляли женского очарования. От будущей женщины в ней были только намётки, только огромные серьёзные глаза на худом, измазанном копотью лице.

Она была прекрасна.

Я ответил:

— Я тоже очень рад тебя видеть, Рики. Неуклюже поддерживая Пита одной рукой, другой она полезла в оттопыривающийся карман.

— А я так удивилась: мне только что отдали письмо от тебя. Меня позвали сюда как раз с раздачи почты — я даже не успела прочитать его. Ты, наверное, пишешь, что приедешь сегодня?

Она достала скомканный в маленьком кармане конверт.

— Нет, Рики. Там сказано, что я уезжаю. Но потом, когда я отправил его, я решил, что надо самому заехать к тебе попрощаться.

Она погрустнела и опустила глаза.

— Уезжаешь?

— Да. Я тебе всё объясню, Рики, только это долго. Давай присядем. — Мы уселись за стол под пондерозой, друг напротив друга, и я стал рассказывать. А Пит улёгся между нами, положил лапы на лежащий на столе измятый конверт, изобразил этакого сфинкса и запел тихонько, словно шмель в клевере, щурясь от удовольствия.

Я испытал огромное облегчение, узнав, что она уже в курсе насчёт женитьбы Майлса и Беллы, — мне очень не хотелось первым сообщать ей эту новость. Она на секунду подняла на меня глаза и сразу же опять уткнулась взглядом в стол. Совершенно без выражения она сказала:

— Да, я знаю. Мне папа об этом написал.

— Ах, вот оно что…

Она вдруг как-то повзрослела; на лицо набежала обида.

— Я туда больше не вернусь, Дэнни. Я к ним не поеду.

— Но… слушай, Рики-Тики, я тебя понимаю. Я тоже не хочу, чтобы ты туда возвращалась. Я бы сам тебя забрал, если бы мог. Но куда же тебе деваться? Он твой папа, а тебе всего одиннадцать.

— Он не мой папа. И я к нему не поеду. За мною моя бабушка приедет.

— Что? Когда приедет?

— Завтра. Она из Броули приедет. Я ей всё написала и спросила: можно, я у неё поживу? Я не хочу жить у папы, раз она там. — Она сумела вложить в это «она» столько неприязни — ни одно взрослое ругательство не смогло бы передать такого отвращения. — Бабушка пишет, что раз я не хочу там жить, то и не надо — он меня не удочерил, а она — мой «законный попечитель», так она написала. — Рики с тревогой глянула мне в глаза. — Это правда, да? Они же не могут заставить меня? А?

На меня тёплой волной нахлынуло облегчение. Вот уже много месяцев я ломал голову и не мог найти ответа на мучивший меня вопрос: как уберечь девчонку от тлетворного влияния Беллы хотя бы на два года? Мне казалось, что за два года у Беллы с Майлсом всё рухнет.

— Раз он тебя не удочерил, Рики, то бабушка, я думаю, сможет забрать тебя к себе жить, если вы обе будете достаточно настойчивы.

Тут я нахмурился и закусил губу:

— Ты знаешь, а ведь могут быть проблемы. Тебя могут с нею не отпустить отсюда.

— А как это они меня не отпустят? Я сяду в машину — и всё.

— Всё не так просто, Рики. Лагерное начальство — им приходится всё делать по правилам. Твой папа — то есть Майлс — он тебя сюда привёз; и они вряд ли отдадут тебя кому-то, кроме него.

Она надула губы:

— А я к нему не поеду. Я к бабушке хочу.

— Да. Но я, наверное, знаю, как это облегчить. На твоём месте я бы не стал никому говорить, что уезжаю. Я бы просто сказал, что бабушка хочет свозить тебя прокатиться на прогулку, — а самой взять и не вернуться.

Напряжение её чуть убавилось.

— Ладно.

— Э-э… не собирай сумку и не бери с собой ничего такого — догадаются, что ты сбегаешь. Не бери одежду, кроме той, что будет на тебе. Деньги и всё ценное, что хочешь увезти, положи в карманы. Ничего такого, что тебе было бы очень жалко оставить, у тебя тут нет, я думаю.

— Наверное, нет. — Однако она приуныла. — У меня тут новенький купальник…

Ну как объяснить ребёнку, что бывают ситуации, когда надо бросить свои пожитки? Это невозможно. Они кидаются в горящий дом, чтобы вытащить оттуда куклу или плюшевого мишку.

— Ммм… Рики, пусть твоя бабушка скажет, что вы поедете к озеру Эрроухэд купаться… а потом обедать в ресторан и что ты вернёшься к отбою. Тогда ты сможешь взять с собой купальник и полотенце. Но уж больше ничего. Бабушка будет говорить так, если ты попросишь?

— Я думаю, будет. Да, будет. Она говорит, что люди должны иногда немного приврать, а то жить станет невозможно. Но она говорит, что этим можно только иногда пользоваться, но никак не злоупотреблять.

— Умная у тебя, похоже, бабушка. Сделаешь, как я сказал?

— Именно так и сделаю, Дэнни.

— Ну и хорошо. — Я взял со стола измятый конверт. — Рики, я уже тебе сказал, что уезжаю. И очень надолго.

— На сколько?

— На тридцать лет…

Глаза у неё сделались круглые, как тарелки. Когда тебе всего одиннадцать, тридцать лет — это не просто «надолго». Это — навсегда. Я добавил:

— Прости меня, Рики. Но так нужно. — Почему?

На этот вопрос я не мог ей ответить. Правдивому ответу она бы не поверила, а врать не годилось.

— Рики, это очень-очень трудно объяснить. Но я должен. Я ничего тут не могу поделать. — Я чуть помедлил, решаясь. Потом добавил: — Я собираюсь лечь в Долгий Сон. Ну, ты слышала — Холодный Сон.