Двенадцать раз про любовь - [2]

– Но его еще нужно заработать, – говорит Эльфи и достает с буфета очки и брошюрку с кроссвордами.

– Заработать? – Я думаю о деньгах, ведь их у меня нет.

– Да, – поясняет Эльфи, – нужно сходить в Мистайл, к церкви Святого Петра.

– Она хочет, чтобы мы убрались из дома, – переводит мне ее сын, обнимает свою Лизу и осыпает ее поцелуями. Петр снимает с деревянного крючка пуховик и одевается. Садится на корточки и зашнуровывает ботинки «Тимберленд». На Рождество он подарил мне маленькую книжечку – Dialogue in the Void[1]. Книжка на английском, мне нужны словарь и время, чтобы с ней разобраться. «Пойдем с нами», – говорит Петр. Я смотрю на камин. Овчина манит. На полке стоит словарь. «Пойдем, ты им здесь не нужна». Эльфи машет брошюркой в его сторону. «Ах, вот ты какой, я этого не говорила!» Эльфи поднимает глаза на Петра, его рост – метр девяносто два. А ее Урс, которого, может, и не так зовут, но все равно как-то похоже, – всего метр семьдесят два, их сын Марк – выше лишь на три сантиметра, а сама она – ниже Петра на две головы. «На тебя можно смотреть снизу вверх», – говорит она медленно и торжественно, откидывает голову назад и закрывает глаза. Петр принадлежит к старинному роду, семья у него богатая, истинный размер их состояния известен лишь очень узкому кругу, а генеалогическое древо насчитывает больше семи веков. Эльфи это сразу почувствовала – так она позже заявила. «Да что-о-о ты!» – воскликнула она, когда Марк сдал гостя за первым же совместным ужином: «Вот этот вот – богач с рождения». Петр открыл рот, уставился на свой бутерброд, откусил и принялся жевать. Все посмотрели на меня. Ждали подтверждения. Я отхлебнула свежевыжатого яблочного сока с мякотью, приготовленного Эльфи, и сделала вид, что поперхнулась. Петр никогда не предлагал мне денег на зимнюю одежду или обувь. Да я бы и не взяла.

«Ну, пойдем уже», – в один голос кричат Петр, Марк и его Лиза, они полностью готовы к выходу. Эльфи кладет брошюрку с кроссвордами на овчину и выдает мне сапоги из тюленей кожи: «Вот, возьми, они очень теплые». Сапоги из тюленей кожи! Такие, должно быть, наши матери в семидесятых годах носили. Настоящие серебристые сапоги из тюленей кожи!

– Малы, – говорю я.

– Тридцать восьмой размер.

– У меня тридцать девятый.

– Они большемерки.

Все с интересом наблюдают, как я засовываю правую ногу в сапог, и едва я успеваю застегнуть замок, дружно галдят: «Ну видишь. Подходят. Отлично». – «Жмут», – жалуюсь я, но они уже на улице – Петр, Марк и Лиза, играют в снежки, а Эльфи говорит на прощанье: «Тебе толстые носки и не нужны, сапоги сами по себе теплые». Она закрывает дверь. Снежок летит мне прямо в левый глаз, гром и молния! Петр кричит: «Извини!» И вот уже следующий снежок в мою сторону. «Давай, давай, – Марк хлопает в ладоши, – пошли, пошли!» Петр в два шага оказывается рядом со мной, хватает в охапку и взваливает на плечо. Кряхтит: «Что ты такое ела, в тебе же минимум тонна». Марк берет свою Лизу на закорки, ржет и уносится с ней галопом. Петр, задыхаясь, спешит со своей тонной следом, вниз по тропинке к деревенской улице, отбрасывает голову назад и уже через двести метров, даже не добравшись до перекрестка, картинно валится вниз, грохает меня при этом навзничь и приземляется сверху. Мы дружно стонем. «Где же эта церковь?» – спрашиваю я, а Петр смеется. «Марк, – кричим мы, – еще далеко?»

– Нет, – отвечает Марк, – церковь и правда уникальная, стоит того, чтобы пару километров пройти.

– Пару километров?

– Да я уже ребенком туда ходил, не бойтесь, это так, небольшая прогулка под горку.

У меня болят ноги. Сапоги слишком короткие и слишком узкие. Замки я расстегнула, но ноги все равно будто в стальных тисках. Я чувствую, как в подъеме мой пульс бьется о неподатливую тюленью кожу. На деревенской улице мы с трудом продвигаемся вперед мимо многочисленных отелей и спортивных магазинов в толпе любителей зимнего спорта – их здесь сотни – все в лыжных ботинках и с лыжами на плечах. Стоит кому-то повернуться, как впереди или позади идущим достается лыжами по голове, слышатся возмущенные крики и взрывы смеха, порой одно вслед за другим. Я держусь вплотную за Петром, уставившись на его пятки, и, сжав зубы, считаю шаги, словно надеясь облегчить давление на мои бедные ноги. От края деревни Марк ведет нас по узенькой улочке вдоль молочной фермы; лает собака, захлебывается, беснуется, чуть не срываясь с цепи. Пройдя ферму, мы выходим на тропу туристского маршрута.

Останавливаемся, я хватаюсь за рукав Петра, он, ни слова не говоря, присаживается на корточки и подставляет мне спину, я решительно запрыгиваю, обхватываю его сзади – «только не задуши». Лиза кричит: «Тпру, тпру, стой, лошадка, стой!» Марк подчиняется, и она взбирается на него.

Мужчины сетуют, что люди мало ходят гулять и тропинки так плохо утоптаны. Взвалив нас на спины, они идут рядом друг с другом и при каждом шаге погружаются в снег по колено. Пройдя всего несколько метров, они уже шатаются от напряжения, но все-таки проносят нас мимо лесопилки и столярной мастерской, мимо поля для гольфа и вниз, до пастбища, где дорожка неожиданно сворачивает в лес. «Я больше не могу», – выдыхает Петр. «Ну наконец-то», – отзывается Марк. Кряхтя, они ссаживают нас у опушки леса и падают в сугроб, раскинув руки-ноги в стороны. Мне хочется снять сапоги из тюленьей кожи, чтобы посмотреть, как там мои ноги – я их совсем не чувствую. «Не вздумай, – предупреждает Петр, – после не наденешь». А потом подмигивает и показывает в небо. Идет снег.