Двенадцать апостолов - [3]

Выяснилось одно обстоятельство, о котором в разгаре споров забыла даже сама режиссура.

Означенный товарищ утверждал, что "он стоял под брезентом".

Но позвольте...

Фактически же никто под брезентом не стоял.

Да и стоять не мог.

По той простой причине, что никто никогда никого на "Потемкине" брезентом не накрывал!

Сцена с матросами, покрытыми брезентом,-- была... чистой выдумкой режиссуры!

Я отчетливо помню, как в отчаянии хватался за голову мой консультант и эксперт по флотским делам, бывший морской офицер (игравший, кстати сказать, в картине Матюшенко), когда мне взбрело на ум покрыть матросов брезентом при угрозе расстрелом!

"Нас засмеют!...-- вопил он.-- Так никогда не делали!"

И потом подробно объяснил, что при расстреле на палубу действительно выносили брезент. Но совсем с другой целью: он расстилался под ногами обреченных с тем, чтобы кровь их не запятнала палубы...

"А вы хотите матросов накрыть брезентом! Нас засмеют!"

Помню, как я огрызнулся:

"Если засмеют -- так нам и надо: значит, не сумели сделать".

И велел вести сцену в том именно виде, в каком она и посейчас в картине.

В дальнейшем именно эта деталь, как бы отрезающая изолированную группу восставших от жизни, оказалась одной из наиболее сильных в картине.

Образ гигантски развернутой повязки, надетой на глаза осужденных, образ гигантского савана, накинутого на группу живых, оказался достаточно эмоционально убедительным, чтобы в нем утонула техническая "неточность", к тому же известная очень небольшому кругу знатоков и специалистов...

Так оправдались слова Гете: "Противоположность правде во имя правдоподобия".

На этом же пункте "завял" и наш грозный обвинитель, якобы стоявший под брезентом в момент расстрела на юте: его утверждения тоже оказались... "противоположностью правде", и, несмотря на все "правдоподобие" его утверждений, он остался посрамленным.

Сцена осталась в фильме,

вошла в плоть и кровь истории событий.

И что важнее всего: над ней никто никогда и нигде не смеялся...

* * *

Зрителей всегда интересуют не только участники событий, но и участники самого фильма. Вот краткие данные о некоторых из них.

Одной из очень важных фигур по сюжету был доктор. Исполнителя искали долго, безнадежно и в конце концов остановились на малоподходящей кандидатуре какого-то актера.

Едем с моей съемочной группой и неудачным кандидатом на маленьком катере по направлению к крейсеру "Коминтерн", где будет сниматься эпизод с тухлым мясом. Я сижу, надувшись, на другом конце катера, подальше от "доктора" и нарочно не гляжу в его сторону.

Детали Севастопольского порта знакомы до оскомины. Лица группы -- тоже.

Разглядываю подсобных рабочих -- "зеркальщиков" -- тех, кто будет на съемках держать зеркала и подсветы.

Среди них один -- маленький, щуплый.

Он истопник пронизываемой сквозняками холодной гостиницы, где мы коротаем в Севастополе время, свободное от съемок.

"И куда набирают таких щуплых для работы с тяжелыми зеркалами,-- лениво бродят мысли,-- Еще уронит зеркало с палубы в море. Или того хуже -разобьет. А это плохая примета...".

На этом месте мысли останавливаются: щуплый истопник неожиданно перескользнул в другой план оценки -- не с точки зрения своих трудовых физических данных, а с точки зрения -- выразительных.

Усики и острая борода... Лукавые глаза... Мысленно я закрываю их стеклами пенсне на цепочке. Мысленно меняю его засаленную кепку на фуражку военного врача...

И в момент, когда мы вступаем на палубу для начала съемок, мысли становятся реальностью: через сдвоенное стекло пенсне, подло сощуриваясь, смотрит на червивое мясо военный врач броненосца "Потемкин", только что бывший честным подсобным рабочим...

Существует легенда, что попа в картине играл я сам.

Это неправда.

Попа играл старик-садовник из каких-то фруктовых садов в окрестностях Севастополя. Играл он его в натуральной белой бороде, лишь слегка зачесанной в бока, и в густо белом парике.

А легенда пошла от фотографии "рабочего момента", где мне приклеивают бороду под копной его парика, торчащего из рясы,

в которой он снимался. А гримировали меня для того, чтобы я мог его дублировать: почтенному старцу надо было падать с лестницы. Съемка со спины. И я не мог отказать себе в удовольствии "собственноручно" проделать этот каскад!

Очень существенный третий участник остался также анонимом. Мало того, он остался за пределами кадра, так "как был не столько участником, сколько яростным противником съемок. Это -- сторож парка алупкинского дворца. Его стоптанные сапоги и обвислые штаны чуть-чуть не вылезли на экран: он упорно сидел на голове одного из трех алупкинских львов, не давая его снимать и требуя для этого специального разрешения.

Нас спасло то обстоятельство, что всех львов на алупкинской лестнице -шесть. И мы, перебегая с кинокамерой от льва ко льву, в конце концов так запутали этого сурового и недалекого блюстителя порядка, что он наконец махнул на нас рукой и нам удалось запечатлеть крупные планы трех мраморных зверей.

"Вскочившие львы" были тоже "находкой на месте" -- в Алупке, куда мы ездили отдохнуть в один из "простойных" дней. "Находка на месте" и ... пресловутые туманы. Было туманное утро в порту. Словно вата легла на зеркальную поверхность залива. И если бы "Лебединое озеро" игралось не в одесском театре, а среди кранов и дебаркадеров порта, то можно было бы подумать, что на воды легли облачения дев, умчавшихся в дальний полет белыми лебедями.