Две жизни - [44]

Все эти отмечаемые мной достоинства французская армия проявила и в боевой обстановке, на войне.

К сожалению, на французской военной доктрине очень отзывалась боязнь людских потерь как результат сильного сокращения народонаселения.

Германская армия, кичась своей военной подготовкой, относилась свысока к австро-венгерским вооруженным силам. По союзническому долгу и в своих собственных резко эгоистических интересах немцы нередко выручали австро-венгров, но при этом не упускали случая третировать их.

В 1915 году, после освобождения Галиции от русских войск, Вильгельм поспешил торжественно въехать во Львов раньше Франца-Иосифа. Фалькенгайн и Макензен, будучи во многих отношениях ниже Конрада, все время вели с ним острую полемику, оспаривая все его планы. Так же свысока относились немцы и к итальянской армии. Это, разумеется, мешало единству действий. На всем фронте до Днестра власть была в руках немцев; южнее Днестра австрийцы проявляли самостоятельность, уступая ее опять немцам еще южнее. От этих обоюдных споров немцы и австрийцы не могли освободиться и позже, даже во время брестских мирных переговоров.

Очень сильны были разногласия в вопросе о подводной войне. Тирпиц, считая ее важнейшим шансом на победу, требовал, чтобы Австро-Венгрия приняла участие в подводной войне на Средиземном море. Последняя же, не ожидая для себя никакой от этого пользы, боялась, что таким путем окажется вовлеченной в войну с США. В то же время она была не в состоянии помешать Германии пользоваться для этой войны своими морскими базами — Триестом, Полой, Каттаро. Вопрос этот был решен в январе 1917 года, вопреки мнению Конрада и Тиссы (а через месяц был уже разрыв между Германией и США), одной Германией, имевшей главным соперником Англию с ее флотом и рынками сбыта в колониях.

Те же разногласия были в вопросах о Константинополе, Малой Азии, Месопотамии, Эльзас-Лотарингии; для Австро-Венгрии они не имели такого значения, как вопрос об Италии, почти не интересовавший Германию, а для Австро-Венгрии — смертельно острый, так как Лондонским договором 1915 года итальянцам отдавались Далмация, Триест и большая часть Тироля.

То же было и в отношении других партнеров по Войне: Румыния интересовала Германию лишь с экономической точки зрения; с Россией немцы могли бы даже заключить сепаратный мир. Для Австро-Венгрии же притязания Италии, Сербии и Румынии были важнее Галиции и могли бы понудить Австро-Венгрию также к сепаратному миру.

> А. А. Самойло в период службы в в Главном управлении Генерального штаба

>(1913–1914 гг.)

Все эти военно-политические вопросы, достаточно знакомые и до войны, стали для меня особенно, ясными позже, во время моего пребывания на мирных переговоpax в Брест-Литовске, где сталкивались, уже задним числом, мнения Гофмана и Кюльмана (и Вильгельма за их спиной) с мнениями Чернина (и Карла за его спиной) и представителей Советского правительства.

Изложенное выше высокое мнение о союзной с нами французской армии давало мне основание считать, что франция, с ее опытом войны против немцев 1870–1871 годов, с честью выдержит предстоящую ей борьбу со своим постоянным противником, тем более при поддержке Англии.

Допуская даже худшее, то есть победу немцев, я все же считал, что она будет пирровой победой для Германии и тогда предрешит окончательный успех России. В победе же русской армии над австро-венгерской у меня не было сомнений.

Понятно, что предусмотреть выход России из империалистической войны в результате будущей революции я не мог. Но как свою жестокую ошибку воспринимаю то, что не предвидел возможности грубых промахов, которые были сделаны в ходе войны нашими высокими правителями как военными, так и государственными.

Я прошу у читателя позволения окончить настоящую главу чисто военными вопросами. Они носят общий характер и не окажутся поэтому чуждыми даже и для читателя, не посвященного глубоко в их специфику.

Эти вопросы возбуждали в свое время громадный интерес не только во Франции, откуда они взяли свое начало, но и в Германии, где к ним относились враждебно, и у нас в России, где они пропагандировались Русским Генеральным штабом, охотно питавшимся западноевропейским опытом.

Выше я упоминал уже о «принципах» германского генерального штаба, провозглашенных им в виде непреложной истины.

В качестве этих «принципов» прусские законодатели проповедовали:

— успех, достигаемый силой, есть высший критерий справедливости (варианты этого принципа: екатерининское — «победителей не судят!», бисмарковские — «beatl possidentes»[57] и «хватай, что можешь, а потом толкуй о своем праве на это»;

— решительная атака есть единственное средство морального, а следовательно, и физического подавления противника;

— даже предвзятая идея атаки, если только она не идет уж в полный разрез с данными разведки, может служить достаточным основанием для боевых распоряжений;

— бой крупных войсковых единиц должен быть вполне налажен еще до завязки его, и высшему войсковому начальнику во время боя нечего вмешиваться в управление им;

— меры обеспечения соответствующего решения и ограничения риска в ходе боя бесполезны и даже опасны.