Две жизни Авигдора Дагана - [2]

Такой же диалог с Богом характерен и для многих стихотворений Виктора Фишля, восходящих к поэтике псалмов (он перевел на чешский язык и "Псалтирь", и "Песню песней"), и для двух самых его любимых и чаще всего переводившихся романов - "Петушиное пение" (1975) и "Придворные шуты" (1982) (произведения писателя переведены на 14 языков), да и вообще для всего его творчества.

Сюжет "Петушиного пения" нет надобности излагать - читатель сам познакомится с ним. Место и действие романа никак конкретно не определены. Только имена персонажей свидетельствуют о том, что речь идет о Чехии, скорее всего еще межвоенной. Но петуха - альтер-эго главного героя - зовут Педро. И один из чешских литературоведов (Ян Шулик) написал по этому поводу: "Хотя у жителей деревни чешские имена, общей атмосферой деревенская среда скорее напоминает южную Францию или Испанию", а другой (Иржи Кудрнач) отметил, что для автора изображенная им деревня - "theatrum mundi (театр мира) и ее обитатели - dramatis personae (действующие лица), представляющие все характеры света в трагедиях, комедиях или фарсах". Перед нами современная притча, своей простотой и философской глубиной напоминающая притчи Ветхого и Нового Заветов. Добавлю только, что образ петуха, приветствующего рождение нового дня, содержится уже в стихотворении "Весенний день" из первого стихотворного сборника Виктора Фишля, а коллекцию изображений петухов, которую после выхода книги стал собирать автор, пополнил своим рисунком и Эрнст Неизвестный.

Фабула и композиционная структура романа "Придворные шуты" более сложны. Начальник одного из гитлеровских концлагерей Коль из множества обреченных на смерть узников выбирает четырех, превращая их в неких шутов своего "двора". Это сам герой-рассказчик, горбатый судья Кагана, наделенный унаследованным от отца даром ясновидения, лилипут Лео Ризенберг, жонглер Адам Ван и "астролог" Макс Гиммельфарб, по образованию историк. В первых главах романа читатель становится свидетелем сцен, в которых эти "придворные шуты", каждый на свой лад, развлекают свиту и гостей Коля. Одна из таких сцен завершается трагически: капитан Вальц, заключивший с Колем пари, что выведет из равновесия Адама Вана и заставит его совершить ошибку во время жонглирования, на глазах у заключенного убивает его жену. Однако тот продолжает жонглировать. Как бы в награду за "спасение" четырех "придворных шутов" Кагана предупреждает Коля о приближении русских и тем самым позволяет ему скрыться. Лилипут Ризенберг погибает в результате трагической случайности по пути из концлагеря, а Ван решает во что бы то ни стало отомстить Вальцу. Рассказчик и Макс Гиммельфарб узнают от него историю этой мести в Иерусалиме, в канун шестидневной войны. Оказалось, что в решающий момент он так и не смог нажать на спусковой крючок револьвера, но Вальц потерял от страха рассудок и сам нашел гибель в морских водах. Ван, тяжело раненный в результате очередной акции арабских террористов, умирает. Пытаясь осмыслить происшедшее, Кагана спрашивает себя: не похож ли и Бог на начальника концлагеря, тешащего себя выходками "придворных шутов", в роли которых выступает все человечество?

В "Петушином пении" и "Придворных шутах" писатель как бы заставил чешскую прозу вернуться в 1930-е годы, когда ее законодателями и хранителями чистоты чешского языка были Карел Чапек и Владислав Ванчура. У обоих этих литературных антиподов образ повествователя тогда занимал центральное место в структуре произведения, а метафора была наполнена философским смыслом. Но Даган обогатил эту прозу не только трагическим опытом войны и "еврейскими нотками", но и сильной лирической и фантазийной струей, берущей истоки в межвоенной чешской поэзии, а в его философских размышлениях соединились философия Т. Г. Масарика и Мартина Бубера.

В сюжетном материале последующего творчества писателя, если воспользоваться его собственными словами, "Прага и Иерусалим участвуют примерно равными долями". Однако слово "Прага" при этом надо понимать расширительно: иногда это вся Австро-Венгрия и Чехословакия времен Первой республики ("Все мои дядюшки", 1987), иногда только один район Праги квартал бывшего гетто ("Пятый квартал", 1989), иногда Градец Кралове времен "детства, отрочества и юности" писателя ("Часы с музыкой", 1982; "Велосипед пана Кулганека", 1992; "Родной дом", 2000).

Романы "Улица по названию Мамилла" (1984) и "Прощание с Иерусалимом" (1997) завершают "Иерусалимскую трилогию", начатую "Придворными шутами". В них важное место занимает проблема взаимоотношений между евреями и арабами, взаимоотношений, которые, по убеждению автора, рано или поздно должны завершиться примирением.

О книге "Иерусалимские рассказы" (1982) можно было бы сказать, что она примыкает к трилогии, если бы сама трилогия не возникла, в сущности, из этих рассказов. Основные ее герои уже присутствуют на их страницах, а в рассказе "Судья" вкратце намечена и фабула "Придворных шутов". Точно так же рассказ "Носильщики" стал зародышем новеллистического сборника "Из рассказов носильщика Овадьи" (1985), а рассказ "Часовщик" - первоначальным наброском романа "Часовщик с улочки Зодиака" (1984), написанного Авигдором Даганом совместно с Павлом Габриэлем Даганом (как и "Три рассказа о долгах", 2002).