Две женщины - [28]

– Позволь мне по крайней мере сердиться на господина Казимира, который, мне кажется, делает тебе всякие ненужные намеки. Что еще он внушил тебе?

– Это все.

– О, он не должен остановиться на этом!

– Прошу тебя, Морис, оставим это, – сказала Тереза. – Ты кажешься мне очень раздраженным на Казимира.

– Милый друг, – сказал он с живостью, – я думаю, ты не станешь колебаться между опасением ввести меня в заблуждение или тем, чтобы вызвать мое неудовольствие.

– Нет, конечно.

– Тогда говори.

– Казимир уверяет, что ты встречаешься с мадам де Брионн как в прошлом, и…

– И?.. – спросил он настойчиво.

– На том же основании, что и раньше, – закончила Тереза, покраснев. – Но, повторяю тебе, – добавила она, не осмеливаясь поднять глаза на Мориса, – я дала строгий отпор этим гнусным предположениям. Если бы я поверила, разве я могла бы молчать и скрывать свои слезы? Я была бы настолько несчастна, что ты это сразу бы заметил. Сомневаясь в тебе, я испытывала бы жестокие страдания. К счастью, я в тебе не сомневаюсь, клянусь! Зачем бы ты стал меня обманывать, ведь я так тебя люблю!

И, забыв, что она в бальном туалете, что через десять минут ехать, что она отказывалась сесть из боязни измять платье, Тереза устремилась к мужу и обвила руками его шею.

– Не правда ли, Морис, у меня есть доводы не верить Казимиру? Разве твое сердце не принадлежит мне целиком, мне одной?

– Зачем ты спрашиваешь, если не сомневаешься?

– нежно ответил Морис.

– Верно, и я больше не буду тебя спрашивать. Это тебя оскорбило бы. Я хочу слепо верить тебе, слепо! Понимаешь? Что же касается Казимира, если я увижу его сегодня вечером, то поговорю с ним таким образом, что у него не появится больше охоты возобновлять свою болтовню.

– Скажи ему также, раз ты намерена с ним говорить, что я намерен принимать у себя только друзей, – произнес Морис с твердостью, – а так как он не является нашим другом, то я прошу его приходить к нам как можно реже.

– Не премину это сделать, – сказала она, подставляя Морису лоб для поцелуя.

В этот момент горничная вошла доложить, что экипаж готов.

– Пусть подъезжает к крыльцу! – сказал Морис, – Мы сейчас спустимся.

13

Длинная цепочка экипажей начиналась примерно с середины улицы Шоссе д'Антен и тянулась вдоль бульвара до улицы Эльдер. Они имели разную форму и размеры: от внушительных карет с гербами до простых наемных экипажей. Двое министров поставили свои кареты прямо напротив большого особняка, где должно было состояться празднество и жители квартала выстроились у главного входа, чтобы посмотреть парад элегантных нарядов и красивых лиц.

Лестница, по обеим сторонам которой стояли большие вазы с цветами, вела в просторную прихожую, двери которой выходили в танцевальный зал, в салоны и на галерею, предназначенную служить театральным залом.

Вообще нет ничего любопытнее и привлекательнее этих драматических представлений, устраиваемых в светском обществе, когда они даются с известным размахом.

Независимо от живейшего удовольствия видеть, как на сцену поднимается знакомое лицо, аплодировать; если человек нравится или критиковать – не столько потому, что ему не хватает таланта, (а на это обычно не смотрят), а потому, что этот человек вам чего-то несимпатичен, – в подобных спектаклях всегда есть нечто прекрасное и притягательное для глаз.

В самом деле, большей частью женщины усаживаются рядом, отдельно от мужчин. Черные сюртуки и фраки не нарушают гармонии красок, слишком резко выделяясь на светлом фоне. Ничья лысая или седая голова не огорчает взор, перебегающий от головки с черными как смоль кудрями, на светлую головку, отливающую золотом в свете люстр, потом на плечи всех форм, способные радовать все вкусы – белые или чуть смуглые, иногда переливающиеся, как шелк, – полные восхитительных очертаний или еще сформировавшиеся до конца и способные краснеть от смущения.

Можно было увидеть мельком изящные, длинные гибкие шеи, склоненные с грацией, полной непринужденности и поэзии; другие шеи были более плотными и короткими, они не побуждали к мечтательности, как первые, но глаза не могли от них оторваться, и мысли начинали путаться. Драгоценности переливались в огнях сотен свечей, и цветы, обманутые таким ярким светом, вообразили, что взошло солнце, и стали раскрывать свои чашечки.

Шевалье и виконт, приехавшие первыми, некоторое время развлекались этим зрелищем, которое, несмотря на свой преклонный возраст, они ценили по достоинству. Но если глаза их получали удовлетворение, то ноги – совсем наоборот.

Через час вытянутая шея, стесненные руки и ноги, прижатые к ногам соседей, начали затекать – они оказались менее чувствительными к удовольствию созерцания. Двое друзей не замедлили приступить к поискам убежища, чтобы дать отдых утомленным неудобной позой телам. Они совершенно кстати вспомнили об особенном салоне, которые дамы-попечительницы приберегли для своих друзей и редких привилегированных лиц, попросили указать, где находится этот салон и комфортабельно устроились там. – Уф! Ну, что вы скажете? – сказал шевалье, падая на канапе.

– Скажу, что чувствую себя лучше, еще немного – и я потерял бы сознание.