Две жемчужные нити - [2]

А теперь, когда о Гнате ни слуху ни духу, капитан только то и делает, что спрашивает Олесю: когда же она переберется жить в Новоград? Прямо надоел. Наконец-то она скажет ему, что сегодня уходит в общежитие и больше в сторожку не вернется. Хватит ей взбираться каждый день в слякоть и в стужу на крутую гору. Вот тут-то он сразу и сникнет, их «служба-дружба», и не будет больше приставать к ней с расспросами. Интересно, какое у него будет выражение лица, когда он узнает о ее переезде в город? В этой глуши капитан Корзун совсем заскучает, потому что лишь хмурые командировочные и военные моряки будут теперь проезжать мимо. А они, как известно, не большие охотники до разговоров с милиционером, хоть он и капитан.

— Что ж ты молчишь, ветер мой буйный? — снова спрашивает Олеся, поглядывая в окно. — Полети ты к милому моему, спроси, когда он вернется домой. И расскажи мне, о чем он там думает. Не забыл ли? Разве тебе трудно сделать это?

— Перестань, Леся! — Это не ветер, а та первая, что всегда на виду, сердито одергивает Олесю. — Ты же комсорг бригады, тебе дорога каждая минута. Беги, поостынь-ка лучше немного…

— Ну и беги, если хочешь! — Олеся показала ей язык. — А я сегодня выходная. Слышишь? Выходная! Ты уж и так мне удружила…

— Когда?

— Да когда не пустила к Игнату, а он все звонил и звонил из проходной — в море ушел, не попрощавшись… А какой моряк уходит в плаванье, не попрощавшись с любимой? Разве ты этого не знаешь, живя в Новограде? Разве не догадываешься, каково ему в море, если он не услышал от самого близкого человека два дорогих слова: «Счастливого плаванья»? Ты мне тогда уважила! Молчишь? Язык прикусила?

— Нет. Не прикусила. Просто я на самом деле не могла уйти. И потом я не собираюсь бракоделам все спускать. А знаешь, ты должна, как и до сих пор стараешься, быть примером для девчат. Везде. И на работе, и дома. Ну, что распустила нюни? Ничего с твоим Гнатом не случится. Хлебнул соленой на Баренцевом, теперь попробует на Черном… Недаром матросы зовут его Соленым… Разве не слышала?..

— Слышала! Ну и что? — топнула ногой вторая.

— Как это что? А то, что сотни моряков, когда ударит сигнал боевой тревоги, летят в море. Летят, оставив и жен, и любимых, детей! А матросы? Разве они прощаются с любимыми, если у одного девушка на Чукотке, а у другого за Карпатами? Ой, не пори ерунду, девушка…

Олеся пожала плечами, повернулась к постелям подружек:

— Вы слышали такое, девчата? Она меня бессердечной хочет сделать…

Сквозь щель в окне подул ветер, закачал вышитый рушник, под которым висели фотографии чужих отцов, родственников, знакомых. Их развесили новые девчата, поселившиеся здесь. Олеся знала их мало, поэтому она без сожаления сухо проговорила:

— Прощайте! Скоро моряки и вас научат, как надо их дожидаться. И провожать, когда в море идут…

Она сняла висевшую над ее кроватью последнюю семейную фотографию и вышла из дома. Ветер набросился на нее, рванул юбку, оголив загорелые стройные ноги. Олеся не сопротивлялась, ведь она была в лесу одна. Только придержала шелковую косынку, чтобы не растрепались волосы. Глядя на фотографию в березовой рамке, она горячо прошептала:

— Ой, мамочка, если бы ты знала! Ой, мамочка, родная…

С фотографии смотрели ласковые знакомые глаза. Снимок уже потускнел и выцвел на солнце и от соленых ветров, но глаза по-прежнему излучали тепло… Большие и внимательные, они казались усталыми.

Олеся помнит маму очень смутно, как в тумане. Иногда сквозь этот туман пробивается солнечный луч и воскрешает далекие дни, словно выхватывая их крейсерским прожектором из морской глубины. Вспыхнет прожектор, осветит какой-нибудь кусочек жизни — и погаснет. А потом уж Олеся сама дорисовывает образ мамы. И отца… И старших… И тех, что помоложе, — братишек и сестренок… И отчий дом видит…

Дом старый, но крепкий. Отец строил его сам, подбирая самые плотные дубовые бревна для сруба, ясеневые стропила, кленовые доски на пол… Олеся этого не помнит. Лесники рассказывали ей об этом и еще о том, что гранитный фундамент отец клал на морском цементе, из которого в портах строят волнорезы и фундаменты для маяков.

Век будет стоять на нем дом, построенный отцом и матерью, а их самих нет в живых, да и дети их, кто выжил в войну, разлетелись по свету. Мария вышла замуж и живет в Минске, работает на тракторном; Николай — монтажником электрических подстанций и недавно получил квартиру в Воронеже; Ленька, окончив школу ФЗУ, оказался в Свердловске, токарь по цветным металлам. Живет в общежитии, а женится, так завод и ему квартиру даст. Писал как-то об этом, хвалился Олесе. Вот и все. Трое не выжили в оккупации… А теперь и она покидает отчий дом, не насовсем, правда, потому что оставляет и кровать и кой-какие пожитки, переселяясь к подружкам в Новоград, для которых лесная сторожка была как транзитная станция. Девушки, казалось, ожидали здесь свой поезд, увозящий их в неизвестные края. А когда поезд прибывал, они прощались с домом лесника, уступая места новым постояльцам. Пусть живут на здоровье и присматривают за лесом. Может, какая-нибудь из них и останется в лесу, и полюбит деревья, как Олеся. Будьте счастливы, сельские девчата, пока что робкие и стеснительные. Может, кто-нибудь из вас найдет дорогу и к нам на фабрику. Что ж, примем! Вы не бойтесь, семья ткацкая и велика, и добра… Она научит вас многому…