Две зари - [41]

– Йотуна мать! – Лют обернулся и подъехал на три шага ближе. – Отец, тебя тут чуть на три рогатины не подняли, как медведя, а ты о женках кручинишься! Да с меня княгиня голову бы сняла за тебя! Баб у нее своих полно.

– Где ж ты был, йотунов свет? Или не слышал, что с нас тут шкуру спускают? Двоих моих ребят убили, да конюший невесть где!

– Как я тебе – по воздуху прилечу? Вся дорога в санях, объезда нет, болото, кусты, лошади ноги переломают! Эти клюи пернатые ведь знали, где ждать нас! С умом место выбрали.

– Да чтоб им этот ум кикимора в задницу затолкала!

Из леса показались всадники, ездившие по следам.

– Там шагов через двести ручей, на том берегу опять ельник, – доложил оружник. – Следы туда, вверх по склону. Идти?

– Нет, – отрезал Лют. – Труби, чтоб все назад.

– У нас пять лошадей увели, ты не видишь? – возмущался Острогляд, которому оружничий наскоро перевязывал ногу, разрезав порты.

– Вижу. Но людей мне жаль больше, а неизвестно, во что нам обойдутся эти пять лошадей. Все, дренги, везите его к Одульву.

Острогляд продолжал браниться, но потише: годы давали о себе знать, а напряжение и потеря крови оставили боярина почти без сил.

* * *

Засеку растащили, подняли Колчу, пролежавшего все это время под ней. К счастью, его накрыло не стволом – могло бы хребет сломать. Оглушенный, он был без сознания, но живой. Его положили на сани к Воюну. Пришлось подождать, пока приведут лошадей, расседлают и запрягут в двое саней. Трое саней Лют велел бросить: в них не осталось ничего, кроме соломы.

– Чего, старинушка! – на ходу крикнул кто-то из Остроглядовых отроков Воюну, который сидел на санях бледный, с опрокинутым лицом. – Не убили же? И паробок твой жив? Ну и ладно!

Вернулся Нойка, второй укромовский отрок. Он успел ускользнуть с дороги в кусты, пока тут продолжалась замятня, и осмелился показаться лишь тогда, когда увидел, что все успокоилось и обоз тронулся с места.

– Ты как, отец? – Он робко тронул Воюна за плечо. – Не зашибли тебя?

– Да лучше б мне голову сломили… – пробормотал Воюн.

– Что ты говоришь, батька! Живы мы все – и слава чурам!

– Чуры… ты видел, Нойко? – Воюн сам схватил его за рукав. – Видел, на них личины были?

– Видел, батька! Страшно – жуть, чуть порты не измочил! Будто Карачун!

Кияне вовсе не обратили внимания на то, что нападавшие были в личинах: такое зрелище им встречалось уже не раз. Но Воюн оставался сам не свой до следующего погоста, куда успели прибыть, несмотря на задержку, еще до темноты. Молчал он и весь остаток времени до сна, пока бояре и оружники вокруг него бурно обсуждали происшествие. Острогляда еще раз перевязали, напоили сбитнем и пытались уложить спать, но он все сокрушался по своим телохранителям и своей «тканине». Из Франконовурта он вез вышитый ковер, изображавший самого Оттона на престоле, в короне и во всем блеске королевского наряда, а по бокам от него стояли в виде богато одетых женщин подчиненные ему земли: Бавария, Саксония, Лотарингия, Швабия, Франкония и Тюрингия. Изготовили ковер в Кведлинбурге, в монастыре, основанном Матильдой, матерью Оттона, и он был послан в дар Эльге. Острогляд держал его на своих санях, не желая расставаться с наилучшим из всех королевских подарков, и вот его уволокла какая-то лесная шваль! Остальная поклажа на задних санях не представляла большой ценности: там были припасы и разные пожитки Остроглядовых оружников. Но тканину было жаль. Ценный залог будущего духовного союза оказался украден. И кем? Шишами лесными, кто ни об Оттоне, ни о его землях и не слышал ни разу в жизни.

Лют был огорчен не меньше – погибли трое оружников, двое возниц, две лошади застрелены и пять уведены. И это не считая десятка раненых, в том числе старшего посла! Говорил он мало, но лицо его осунулось, складки возле сжатых губ проступили резче. Казалось бы, попрекать ему себя не в чем: без ворожбы он не мог предсказать это нападение, и люди справились не худшим образом. Место для засады злодеи выбрали с умом и знанием окрестностей; была подготовлена двойная засада и пути отхода за ручей, куда преследователи, местности не знающие, отважатся соваться едва ли. Все обличало противника неглупого, решительного и опытного, и это тревожило Люта: ему будто бросали вызов. Но кто? В этой округе почти не было жителей.

– Мертвецы из Божищей, – сказал Владар, когда оружники обсуждали это меж собой. – Тут же недалеко.

– Угу, потому и в личинах, – кивнул Торлейв. – Морды-то сгнили.

Он был непривычно молчалив, переживая свой первый нешуточный бой. Лют похвалил его потом, сказал, что он все сделал правильно, однако парня до сих пор трясло. Он не был трусом, но и не ощущал того боевого ража, который Люта в его возрасте заставлял мчаться вскачь на засеку, давая уверенность, что стрелы всегда попадают в кого-то другого. Торлейв хорошо понимал: могут попасть и в него. Но для сына Хельги Красного это был не повод жаться за чужими спинами.

Колча отлеживался: он пришел в себя, но был сам не свой. Воюн сидел в темном углу и не встревал в разговоры. О произошедшем старейшина говорить не решался, но чувствовал себя так, будто каждый миг на него могли указать как на главного виновника.