Две зари - [29]

– Присядьте, мужи киевские, – ответив на приветствие Острогляда, Етон указал послам на скамью напротив своего сиденья. – Сейчас нам подадут кое-что поесть и выпить, и хотелось бы о вашем путешествии к Оттону послушать. Он же принял вас? Вы его видели?

Несмотря на попытки хранить приличную владыке невозмутимость, на подвижном лице Етона отражалось волнение, смутная надежда, что кияне потерпели неудачу. Каковы бы ни были цели союза Эльги киевской и Отто саксонского, бужанам он ничего хорошего принести не мог.

– Съездили не напрасно, – важно кивнул Острогляд, усевшись посередине, ровно напротив князя. – Не попусту съездили, это да.

Перед ними поставили стол, ключница накрыла его белой скатертью, переставила с подноса три серебряные чаши – разные, неодинаковой величины и с отделкой то резьбой и позолотой, то чеканкой и самоцветами. Самая большая назначалась Острогляду, старшему послу. Внесли несколько блюд с соленой рыбой, копченым мясом, свежим белым сыром. Молодая челядинка подала Етону коровай на подносе, покрытом рушником, и он неловко разломил его своими длинными крупными пальцами, чтобы послать гостям их долю, а вместе с тем свое хозяйское благословение. И хотя Лют разделял с «могильным выползком» хлеб безо всякого удовольствия, приходилось терпеть: с этим хлебом он принимал от хозяина обещание достатка и безопасности под его кровом, а покон гостеприимства не нарушит даже песий сын.

Кроме челядинок, женщин в гриднице не было: Лют убедился в этом, быстро глянув в дальний конец, где при старом Етоне стояла женская скамья. Год назад там появился престол для княгини, и на нем-то он впервые увидел Величану… Невольная улыбка коснулась его жестко сомкнутых губ при мысли о том дне – он казался и близким, и далеким. Как много с тех пор изменилось! И хотя Лют был всей душой рад, что Величаны больше нет в этой гриднице и никогда не будет, тоска по ней заставляла жалеть, что он увидит ее еще так не скоро.

– Женок-то попрятал, – Одульв наклонился к нему за спиной Острогляда. Он говорил на северном языке, который, как они надеялись, здесь понимали плохо. – Боится тебя!

– Попрекнуть нас хочет, – ответил обоим сразу Острогляд, слышавший шепот у себя за спиной. – Дескать, умыкнули жену, теперь вам рог подать некому.

Лют хмыкнул:

– Обойдемся без его баб. Мне моя княгиня дома рог поднесет! А вот он пусть-ка поищет себе другую такую!

– Да уж, такой княгини, как Адельхейд, Етону днем с огнем не сыскать, – отчасти мечтательно сказал Одульв.

– Кто ж ему такую даст!

Одульв вздохнул; Острогляд ухмыльнулся и пихнул его в плечо. Знакомство с Адельхейд, Оттоновой королевой, озарило ярким светом их долгое, более чем полугодовое путешествие, и они часто ее вспоминали.

Но тут челядь закончила накрывать стол и больше не загораживала послов от князя. Острогляд чинно сложил руки перед собой. Все шло по обычаю: чаши за хозяина – плеснецкого князя, за киевского князя и его мудрую мать, за гостей, за дедов, за мужей плеснецких и бужанских. Етон первым поднимал чашу, потом старик Чудислав – старший плеснецкий жрец, потом Острогляд, потом два других посла и люди Етона. Все это было знакомо и привычно – хотя после пиров в каменном королевском дворце, где перед трапезой читали молитвы по-латыни, и казалось по-новому странным. Лют скучал бы, если бы не видел, что самому Етону этот порядок долгого приема досаждает куда сильнее. Князя плеснецкого томило нетерпение, но он не мог раньше времени приступить к расспросам.

– Рассказывайте же, не томите, – попросил Етон, когда с застольным обрядом было покончено.

На его подвижном лице было просительное выражение, но в глазах отражалась затаенная недоброжелательность. Етонова повадка приводила Люту на ум лукавого волчонка или щенка-подростка: высокий и худощавый, с длинными руками и ногами, он вроде бы заискивал перед тем, кто старше и сильнее, и при этом тайком выбирал случай вцепиться зубами в бок. Признав себя подвластным Святославу киевскому, Етон был вынужден держаться с его людьми учтиво, но доброжелательность его не обманула бы и более доверчивых людей – уж слишком явно за нею сквозила досада и тайная злоба. К тому же воспитан он был далеко от княжьей гридницы и до сих пор смотрелся чужаком, который из озорства натянул княжий кафтан и забрался на престол.

– Где вы видели Оттона? – расспрашивал он.

– Видели мы его в городе Франконовурте, стольном граде восточных королей – так они себя зовут, ибо владеют землями восточных франков и немцев, – с важностью принялся рассказывать Острогляд. – Пестряныч, – он глянул на Торлейва, который стоял среди телохранителей ближе к дверям, – подскажи, как они себя величают?

– Рекс франкорум ориенталиум, – четко выговорил Торлейв, старательно сдерживая улыбку. – Король Восточной Франкии.

– Это по-каковски? – удивился Етон.

– По-латынски. У них там ученые люди латынскую речь разумеют и грамоту даже. Ну, в Руме так говорят, – пояснил Острогляд, видя, что это объяснение Етону ровно ничего не объясняет. – Греческий тоже разумеет там кое-кто, но мало таких. Наш Пестряныч у короля мужем великой учености за то почитался.