Две силы - [7]

На довольно большом, но старом и покосившемся доме красовалась вывеска:

“Трактир Красный Закусон – распивочно и на вынос”. Стёпка поднялся по скрипучим ступенькам крыльца и вошёл в трактир.

– Ну, товарищ, изобрази половинку и закусон, красный или какой уж там – дело шешнадцатое.

Заведующий Красным Закусоном посмотрел на Стёпку подозрительно:

– А платить-то ты чем будешь?

Стёпка показал свою наличность – её было 37 рублей и 50 копеек. На столе перед Стёпкой возникла поллитровка и блюдо, наполненное всякой травой: капустой, клюквой, грибами и чем-то ещё. Стёпка покосился на блюдо:

– А нет ли у вас какого-нибудь вещества?

– Какого тебе вещества?

– А так, чтобы съесть, как полагается, я ж тебе не корова. Ну, мяса там, что ли?

Мяса не оказалось. Стёпка принялся за невещественную закуску. С каждой стопкой, переливавшейся из бутылки в Стёпку, Стёпкин язык начинал приобретать все большую и большую самостоятельность.

– Места тут у вас, можно сказать, гиблые, – сказал он заведующему Закусоном, – мертвяки по дорогам валяются…

– Какие такие мертвяки? – насторожился зав.

– Голые. В чем мать родила. Ты не смотри, что Стёпка сейчас не при своих, Стёпка всю тайгу наскрозь знает, вот пофартит, так я твой трактир с кишками закуплю…

– Ты это брось, – сказал зав, – чего ты треплешься, какие такие мертвяки? – спрашиваю тебя.

– Обыкновенные мертвяки. Голые. В чём мать родила.

– Где?

– У речки там, – Стёпка ткнул рукой в сторону, – верстов с двадцать отсюда будет. И хоронить некому, тоже, кооперация тут у вас…

– Ты про кооперацию брось, – сказал зав. внушительно, – тут может уголовное дело.

– А мне что? Мое дело – сторона. Я – птица вольная. Вот, намыл Стёпка золота – Стёпка и сыт, и пьян, в твой паршивый трактир и носа не покажу, виданное ли это дело – травой людей кормить…

Стёпка начинал молоть вздор. Где-то под спудом алкоголя ещё мелькала мысль о том, что лучше бы молчать, а то станут таскать по милициям и охранам. Но язык завоевывал все большую и большую самостоятельность…

– Я всё наскрозь знаю. И какие такие мертвяки – тоже знаю. Красноармейцами были, покойнички. Штук с десять. Лежат, родимые. В чём мать родила. А дай-ка, паря, ещё поллитровочку.

Зав сказал “сейчас”, вышел на кухню, шепнул там что-то трактирному мальцу, малец куда-то скрылся, а на столе перед Стёпкой очутилась свежая поллитровка.

Когда в трактир прибежал секретарь партийной ячейки, товарищ Гололобов, человек с хроническим административным выражением лица, от Стёпки уже трудно было добиться чего-либо путного. Он что-то молол о золоте, о каких-то Иванах, укравших его, Стёпкин, самородок и о чём-то ещё. Товарищ Гололобов сказал заву:

– Ты его придержи, а я сейчас.

Держать Стёпку не было никакой надобности – он и сам едва на ногах держался. Гололобов побежал в правление сельсовета. Жучкина там не было. Сторож, со скуки читавший какие-то объявления, расклеенные на стене, ответил кратко:

– Был ночью. Арестовал Булькина.

– Как Булькина? За что Булькина?

– А этого я не могу знать, Булькин тут сидит, под замком.

Гололобов пошёл к Булькину. Тот спал сном праведника, и рядом с нарами стояли две пустые бутылки. Ни на какие вопросы Булькин не отвечал. Гололобов взял его подмышки и привел в сидячее положение.

– Чего ты тут сидишь, сказывай…

Но Булькин даже и в сидячем положении шатался из стороны в сторону, и как только Гололобов лишил его своей поддержки, тело Булькина осело на нары, как ком сырого теста. Гололобов позвал сторожа. Оба они, ухватив Булькина за все четыре его конечности, выволокли полумертвое тело на двор.

Тащи ведро воды, – сказал Гололобов сторожу.

Сторож принёс ведро воды, которое и было вылито на голову Булькина. Булькин самостоятельно пришёл в сидячее положение. Отфыркиваясь и оттирая руками воду с головы и лица, он начал ругаться.

– Ты эту волынку брось, – внушительно сказал Гололобов. Говори толком: по какой-такой причине тебя Жучкин сюда посадил?

– Дай водки, – сказал Булькин, – а то я простудиться могу; тоже промфинплан, человеку на голову воду лить, что я тебе – огород?

– Принеси водки, – сказал Гололобов сторожу. Водка была принесена. Булькин старательно вылакал стакан, крякнул и сказал неутешительно:

– Ничего не знаю. Пришёл ночью, приволок сюда, сказал, что приказ по прямому проводу, да ещё и ключи от коопа отобрал, вот, сторож – свидетель. Я теперь за наличность не отвечаю…

– Действительно, – подтвердил сторож. – Ключи от коопа товарищ Жучкин забравши и ушедши…

Гололобов свистнул. Дело начинало принимать запутанный характер. Бросив Булькина, Гололобов, через заборы и огороды, направился прямым путем к Жучкинской избе. Изба стояла молчаливо и неприветливо, двери были закрыты, ставни были закрыты, дыма из трубы видно не было. Гололобов постучал в дверь – никакого отклика. Гололобов обошёл избу с тыла, со двора, во дворе чуть было не провалился в яму, из которой только что был выкопан то ли ящик, то ли сундук. Подозрения начали сгущаться. Гололобов достал нож, просунул его в щель ставни, открыл окно и увидел, что комнаты были в полном беспорядке. Ящики комода валялись, пустые, на полу. Кровать стояла тоже пустая, без постели, даже ковёр со стены был содран. Гололобов быстро и решительно направился на станцию.