Две операции майора Климова - [28]

Взгляд белесых, с расширенными зрачками глаз арестованного прикован к стене. Схваченный за локти двумя офицерами, он тяжело опускается на стул.

Это он минуту назад с силой метнул массивную чернильницу из зеленого стекла, целя ее в голову начальника следственного отдела управления НКГБ подполковника Севрюкова. Несмотря на возраст, стройный и гибкий в движениях, подполковник успел отклониться в сторону. Ударившись в стену, чернильница с глухим стуком упала на пол.

Внешне спокоен подполковник, только бледнее обычного его лицо с крупными резкими чертами, глубокими морщинами на лбу. Не дрогнут пальцы, разравнивающие на газетной полоске щепоть махорки. Той самой необычайной крепости махорки, что повсеместно заслужила неофициальное название «смерть немецким оккупантам». Терпкий табачный запах заполняет помещение, голубые, причудливой формы кольца дыма медленно поднимаются к потолку.

Арестованный, по-прежнему не отрывая взгляда от пятна на стене, неподвижно сидит на стуле, стоящем посередине скромного кабинета Севрюкова. Его впервые привели сюда. Привели потому, что уже неделю он упорно молчит на допросах, глядя куда-то мимо следователя. Молчит со дня ареста.

Севрюков, наклонившись, поднимает чернильницу, ставит ее на стол.

— На что вы надеетесь? — спрашивает он.

Голос подполковника звучит ровно. И не понять, спрашивает ли он об этой дикой вспышке, жертвой которой едва не стал сам, или имеет в виду упорное молчание подследственного. Покрутив регулятор негромко потрескивающего репродуктора, Севрюков прошелся по кабинету.

— Подумайте, Кротов. Пока я называю вас так, хотя вы такой же Кротов, как я Магомет. Вас взяли с поличным. Доказательства бесспорны...

Севрюков опускается в массивное, словно топором рубленое, деревянное кресло. Тянет к себе папку с бумагами, не спеша перебирает листки. Наступившую паузу прерывает громкий щелчок репродуктора. Торжественно строгий и чуть-чуть взволнованный, знакомый всем от мала до велика голос диктора произносит:

«От Советского информбюро.

Войска Третьего Белорусского фронта, перейдя в наступление, при поддержке массированных ударов артиллерии и авиации, прорвали долговременную, глубоко эшелонированную оборону немцев, прикрывавшую границы Восточной Пруссии, и вторглись в пределы Восточной Пруссии на тридцать километров в глубину и на сто сорок километров по фронту. В ходе наступления войска фронта овладели мощными опорными пунктами обороны противника — Ширвиндт, Наумиестис, Виллюнен...»

Арестованный прячет лицо в ладонях, плечи его вздрагивают.

— Schirwindt... meine Heimat[3], — шепчет он. Сменяя диктора, из репродуктора вырываются волны величественной музыки победы.

Выключив радио, Севрюков отпускает коменданта и следователя, подходит к арестованному.

— Ну как, будете говорить?

Тот отнимает ладони от лица, поднимает голову. Растерянные, бегающие глаза смотрят куда-то мимо. Наконец он хрипло выдавливает:

— Буду.

ГЛАВА I Под сенью пальм

1

Они шли по набережной, взявшись за руки, той дело прижимаясь друг к другу плечами. Легкий ветерок освежал разгоряченные, начавшие бронзоветь лица. Они были счастливы: недавний выпускник курсов Комитета государственной безопасности, ныне сотрудник Долинского управления лейтенант Александр Максимович Колосков и студентка политехнического института Галя Чернова, еще не успевшая получить паспорт на свою новую фамилию. Десять дней назад была их свадьба. Были и шумное застолье, и не менее шумные проводы в Долинском аэропорту, и громадные букеты сирени, которую они не могли удержать в руках и щедро раздавали попутчикам. Знавшие друг друга с детства, они не свыклись еще с новизной возникших между ними отношений; прекрасной, но еще смущающей слух музыкой звучали для них слова: жена, муж, свадебное путешествие... В Крыму оба были впервые и сейчас жадно впитывали новые впечатления, разрываясь между опасением чего-то не увидеть, не узнать и желанием быть только вдвоем...

Яркое июльское солнце горячими лучами обнимало город. За низким парапетом набережной неумолчно шептались бирюзовые волны. Вокруг бурлила жизнь большого курорта. Сталкивались, рассыпались и вновь сходились пестрые живописные группы гуляющих; сверкали на солнце металлом и оптикой фотоаппараты, кинокамеры, легкие и яркие зонты; пели на разные голоса транзисторы; перекатывался над толпой разноязыкий говор. Медленно и важно поворачивая заносчиво поднятый нос, в порт входил бело-синий пассажирский теплоход под иностранным флагом. Веерные пальмы приветствовали его с набережной сдержанными кивками. Стрекотал в безоблачной голубизне вертолет, казалось, выискивал свободное местечко на плотно усеянных телами купальщиков пляжах.

— Ты спрашивал, что делать после обеда? Смотри! — сверкнув озорной улыбкой, Галя широким актерским жестом обвела перспективу набережной. Направо, у лодочной станции, красочный рекламный плакат убеждал: «Морские прогулки — лучший отдых!». Слева, над пансионатом, с ним спорил другой: «Поездки в горы — лучший отдых!». А прямо, на морском клубе, итоги спору подводило широкое полотно: «Туризм — лучший отдых!»