Две королевы - [127]

— О мой Бог! — воскликнул бедный принц. — Только не будите меня!

— Вы можете явиться во дворец в течение дня.

— Она так сказала?

— Да. Она примет вас в своем индийском кабинете; там будут только король, госпожа фон Берлепш и Ромул, которого я советую вам опасаться: этот карлик творит зло инстинктивно.

— Я пойду туда, сударь.

— Король сейчас спокоен, у него новая мания — раковины. Он все время раскладывает их по полочкам именно в той гостиной, куда вы должны явиться, и, когда находится там, его ничто в мире не интересует, кроме раковин. Госпожа фон Берлепш предана нам полностью; следовательно, вам некого опасаться, кроме зловредного Ромула. Эта мерзкая тварь, видно, никогда не умрет!

Сведения, как видно, были точны. Госпожа фон Берлепш не теряла времени даром, она сообщала то, что ей заблагорассудится, и приходилось принимать все на веру, да и как можно было сомневаться, если все говорило в ее пользу! К тому же граф фон Мансфельд, как все опытные хитрецы и интриганы, легко попадал в самые заурядные ловушки. Я часто замечаю, что таким людям можно внушить только ложь. Они сами лгут с неподражаемой дерзостью и верят правде лишь с большими оговорками.

Принц отправился во дворец, где королева действительно ожидала его, так как Берлепш заранее спросила, согласится ли она принять своего кузена.

Его провели в индийский кабинет, как ему было сказано ранее; король, королева, ее гувернантка и Ромул находились здесь же. Принц был взволнован, охвачен таким трепетом, что жалко было на него смотреть. Королева заметила это и приняла его доброжелательно, была снисходительна и милостива. Она хотела успокоить его, поскольку совсем не верила в истинность его страсти и полагала, что то всего лишь свойственное молодости безумие, игра воображения, почерпнутая в романах, а может быть, история герцога де Асторга и королевы Луизы вскружила ему голову, так же как и адмиралу.

После того как королева выразила принцу свое недовольство, он боялвя потерять ее расположение и приближался к ней с опаской. Ее сердце, переполненное лишь одним чувством, было все же признательно тем, кто ее любил; она не хотела видеть принца несчастным, и притом по ее вине.

— Кузен, — едва увидев его, произнесла она, — вы недостаточно часто бываете при дворе, король недоволен этим, а я тем более.

— Вы слишком добры, ваше величество! — пробормотал принц, заикаясь.

Король, поглощенный созерцанием раковин, но не настолько, чтобы не слышать, обернулся к принцу и сказал ему с улыбкой:

— Господин принц, если вы хотите остаться в Испании и преуспеть здесь, постарайтесь нравиться вашей кузине: она самое влиятельное лицо в королевстве, ее величество только что назначила вице-короля Миланского герцогства.

— Да, кузен, король соизволил по моей просьбе представить эту должность тому человеку, которому я многим обязана, — князю Водемонскому, другу бедного адмирала.

— О. конечно! Если бы не князь Водемонский, вы перерезали бы друг другу горло, — вставила г-жа фон Берлепш, — ведь он и предупредил меня, а я рассказала все ее величеству. Судите сами, какое было бы несчастье, если бы вы погибли!

— О да! Действительно, это было бы большое несчастье, сударыня.!. Неужели ваше величество пожалели бы о своем преданном слуге?

— Вы в этом сомневаетесь, кузен?

Король подошел к нему, держа в руке необыкновенно красивую перламутровую раковину.

— Дорогой принц, — вмешался он в разговор, — взгляните на мои раковины: это интереснее глупых рассуждений о дуэли, которая так взволновала королеву.

Слова короля подействовали благотворно на бедного влюбленного. Он готов был пересмотреть все морские раковины за то, что им было услышано.

Принц провел в гостиной более часа, пока их величества не отпустили его; он вышел из дворца счастливым, как никогда в жизни, и влюбленным еще сильнее, чем до прихода во дворец, если такое было бы возможно.

Незачем и говорить, что Берлепш не передавала его письма, а впоследствии оставляла у себя все остальные; таким образом, королева и не подозревала, что принц осмелился писать ей. Однако гувернантка лгала так правдоподобно, что посол и принц Дармштадтский поддались на обман.

Но самое странное состоит в том — и это подтвердят дальнейшие события, — что г-жа фон Берлепш отнюдь не верила в чистую и благородную любовь королевы к супругу; напротив, она убедила себя, что это чувство всего лишь ширма, за которой скрывается другая привязанность, и что в глубине души королева по-настоящему любит принца Дармштадтского; без такого убеждения она, вероятно, не зашла бы так далеко, плетя интригу, которая могла обнаружиться, что погубило бы Берлепш, если бы королева не стала ее невольной сообщницей.

Пересылка писем и визиты, во время которых третьим был всегда король, длились несколько месяцев. Нужно было любить так искренне, так бескорыстно, как принц Дармштадтский, чтобы остановиться на этом и довольствоваться теми знаками внимания, что на самом деле не были свидетельством ответного чувства. Принц любил так, как любили в стародавние рыцарские времена, и смирение было главным признаком такой любви. Граф фон Мансфельд, которому подобное чувство было незнакомо, имел свои особые взгляды по этому поводу; иногда он терял терпение, желая ускорить события, и г-же фон Берлепш с большим трудом удавалось развеять его сомнения и умерить его рвение.