Две горсти песку - [24]

Естественно, наполнение оболочки проходило совсем иначе, чем на Занзибаре. Вместо шеститысячной толпы было всего три зрителя — три неожиданно вынырнувших из леса африканца, которые не понимали ни слова на суахили. Взамен солдат, помогавших нам на Занзибаре управляться с балластом и веревками, мы привезли жителей Мтувумбу — столько, сколько уместилось в нашем «джипси». С их помощью Ален занялся подачей газа, Дуглас — съемками, Джоун и я — шаром. Все шло гладко, и к половине двенадцатого гондола была подвешена к кольцу. Мы уложили в нее восемьдесят мешков с песком и пошли перекусить. Аэростат выглядел образцово. Ветер умеренный, азимут 040. Все как будто предвещало ударный полет. Это показывает, как мы и некоторые предзнаменования способны ошибаться.

Перерыв на завтрак продлился не больше получаса. Только он начался, с севера появился небольшой самолет, покружил над лагерем и сел между нами и пасущимися жирафами. Из самолета вышли Хью Лэмпри и Джон Ньюбоулд: один — зоолог, другой — ботаник, и оба мои старые знакомые. Летя из Аруши в Нгоронгоро, они за сорок километров увидели наш аэростат этакий апельсин в стране пигмеев — и сели, чтобы рассмотреть его поближе. Предложение выпить с нами пива было принято, и, сидя за столом, мы вместе смотрели на яркий круглый шар. На Занзибаре нам не довелось им спокойно полюбоваться.

Итак, мы глядели на аэростат, говорили обо всем том, что делается в последнюю минуту, собирали все то, что надо взять с собой, и жевали бутерброды с сыром и маринованными огурцами. Вдруг на глазах у нас шар стал еще ярче. Над грядой у Рифт-Валли возникло облако и начало расти с угрожающей скоростью. Ветер не изменился, но облако продолжало расти. И ничего не поделаешь, сиди и смотри… Сыр и огурцы застряли у нас в зубах. Пиво осталось недопитым.

Слегка закачался шар, потом слабое дуновение коснулось наших лиц. На балласт уже ушли все мешки с песком, добавить было нечего. К тому же аэростат выдерживает ветер до 50 километров в час. Туча заглатывала воздух, голубое небо становилось черным. Мы глядели, словно завороженные, с неприятным чувством под ложечкой. Ветер крепчал, шар качался все сильнее. Пухлая белая кромка тучи прошла у нас над головой, и по земле заскользила густая тень.

Помнится, мы еще держали в руках куски хлеба с сыром и кружки с пивом, когда упали первые капли дождя. Кто-то предложил укрыться в палатке. Мы отступили под тент и смотрели, как погода становится все хуже и хуже. Тревожное состояние атмосферы внезапно перешло в буйство. Невесть откуда налетел шквал, и с неба хлынул дождь. Послышался приглушенный скрип: ветер достиг силы шторма, и в ту же секунду аэростат тронулся с места.

Крича Джоун и Дугласу, чтобы они подогнали машины, мы выскочили из палатки. Шар кидало так, что оранжевая оболочка едва не касалась земли. Мы с Аденом шлепали по лужам, скользили по грязи, кричали что-то и отскакивали, когда шар вдруг дергался в нашу сторону. Потом поймали гондолу, которая рывками волочилась по земле. С оболочки, будто из огромного крана, хлестала вода, и мы оказались буквально под водопадом, который перемещался по прихоти ветра.

Подъехали машины. Мы надеялись, что они удержат аэростат. Ален захватил гондолу веревкой и побежал с другим концом к грузовику. Сильный рывок гондолы бросил его навзничь в грязь. Он вскочил на ноги и зацепил петлей за крюк на буфере автомашины. Новый рывок гондолы — веревка выскользнула у него из рук. Мы были совершенно бессильны. Три четверти тонны песку тоже ничего не значили. Аэростат как ни в чем не бывало продолжал свои скачки и рывки.

Наконец Алену удалось закрепить веревку за бампер грузовика, и кто-то включил скорость. Все четыре колеса забуксовали. Во все стороны летели комья грязи, а гондола знай себе ползла со скрипом дальше. Трудно что-либо разглядеть, когда веки залеплены грязью, но, судя по тому, что веревка не оборвалась, аэростат перетянул грузовик. Правда, мы видели, что колючие акации подступают все ближе. Если эти деревья и оболочка встретятся, она будет разорвана в клочья. Даже обычные деревья пропороли бы ткань, а на акациях каждая ветка оснащена пятисантиметровыми шипами.

Я взобрался на край мокрой гондолы, поймал разрывную стропу и ухватился за нее. Шар продолжал метаться в разные стороны, часть газа уже вышла, и ветер проминал сырую оболочку. Она колыхалась, как парус в шторм. Она хлопала, как брезент на ветру. И все это время аэростат многометровыми скачками приближался к деревьям. Помню, я кричал сам себе:

— Еще рано дергать строп! Но мы не удержим шар! Надо дергать! Обожду немного! Надо, надо, надо! Деревья близко! Пора дергать!

И я дернул.

Результат не замедлил сказаться. Ветер нанес еще один-два удара по оболочке, после чего гордое творение у нас на глазах съежилось и испустило дух. Непокорный, скачущий шар превратился в кипу блестящей ткани. Он лег на землю у самого подножия одной акации, а мы, стоя вокруг него и тяжело дыша, дивились внезапному превращению. Неужели мы не могли справиться с этой грудой материи? Неужели она волокла за собой и нас, и песок, и грузовик, точно мы ничего не весили? Но ведь это факт. И теперь вместо полета, которому все предвещало успех, у нас очень мокрая оболочка аэростата. Две лягушки прыгнули с травы в лужицы между складками. Мы стояли под хлестким дождем и от растерянности не знали, что говорить. Полный провал наших планов, 750 кубометров драгоценного водорода бесповоротно пропали. Правда, мы сохранили аэростат, пусть даже у него жалкий вид. Деревья, ветер, дождь — мы всех одолели. Но как одолели — еле-еле.