Две Дианы - [80]

– Хорошо сказано, Пьер! – воскликнул Жан Пекуа. – Вы видите, монсеньор, что Пьер – настоящий француз, – прибавил он, обращаясь к Габриэлю.

– Вижу, – вяло ответил тот, едва следя за нитью разговора, который казался ему совершенно бесцельным. – Вижу, но для чего нужна эта преданность?

– Как для чего? – изумился Жан. – Теперь моя очередь говорить. И я объясню вам, для чего! В Кале, как я уже упоминал, господин виконт, мы должны взять реванш за Сен-Кантен. Мнимая безопасность усыпляет здесь англичан. Эта же беспечность должна их и погубить. У нас, как видите, налицо добровольные помощники в самих стенах крепости. Давайте разработаем план. Только пусть нам помогут, господин виконт, ваши влиятельные друзья – из тех, в чьих руках власть. Чует мое сердце, что внезапное нападение позволит нам стать хозяевами города. Вы слышите, что я говорю, монсеньор?

– Да, да, конечно, – растерянно встрепенулся Габриэль, неожиданно оторванный от своих мыслей, – да, ваш родственник хочет вернуться в наше славное отечество, переселиться в какой-нибудь французский город, например в Амьен… Ну что ж, я поговорю об этом с лордом Уэнтуорсом, а также с господином де Гизом. Все это можно устроить, а в моем содействии, о котором вы просите, сомневаться не приходится. Продолжайте, друг мой, я весь к вашим услугам. Разумеется, я вас слушаю.

И он опять ушел в свои мысли.

Нет, он не слушал Жана Пекуа. В ушах его звучал иной голос, – голос Генриха II, приказывавшего немедленно освободить графа Монтгомери. Потом раздался голос отца, который с горечью и ревностью подтверждал, что да, Диана действительно дочь его венценосного соперника. Наконец он услышал и голос самой Дианы, которая шептала ему поистине божественные слова: «Я люблю тебя!»

Эти сладостные грезы увели его так далеко, что он даже и не слышал, как доблестный Жан Пекуа излагал свой смелый и дерзкий план.

Вполне понятно, что почтенного ткача покоробила та небрежность, с какой Габриэль отнесся к его замыслу, и он произнес не без горечи:

– Если бы монсеньор соблаговолил выслушать меня более внимательно, он бы понял, что мы с Пьером руководствовались не личными мотивами, как он предполагает…

Габриэль не ответил.

– Он же вас не слышит, Жан, – сказал Пьер, показывая на позабывшегося опять Габриэля. – Может, у него есть свой план, своя цель…

– Его цель, во всяком случае, менее бескорыстна, чем наша, – съязвил Жан. – Я бы даже сказал, что она слишком эгоистична, если бы не видел в Сен-Кантене, как сей дворянин шел на смерть лишь для того, чтобы спасти меня. И все-таки он обязан был меня слушать, когда я говорил о благе и славе отечества. Ведь без него, несмотря на все наше рвение, мы только бесполезные орудия, Пьер. У нас – увы! – нет власти. Что ж, откажемся на время от своей мечты или, по меньшей мере, отложим ее исполнение… Ибо что может сделать рука без головы, народ – без знати?..

И с загадочной усмешкой прибавил:

– Разумеется, лишь до того дня, когда народ станет одновременно и рукой, и головой.

Часть вторая

I. Глава, в которой весьма искусно соединены многие события

Прошло три недели, приближались последние дни сентября, а никакого изменения в положении действующих лиц нашей истории пока еще не произошло.

Жан Пекуа действительно выплатил лорду Уэнтуорсу ничтожную сумму, в которую он сам себя оценил. Кроме того, он получил разрешение обосноваться в Кале, но не слишком торопился приступить к работе. Этот добрый горожанин оказался вдруг человеком ужасно любопытным и весьма легкомысленным: он целыми днями слонялся вдоль укреплений, болтая с солдатами не хуже любого бродячего проповедника о чем угодно, но только не о ткацком деле. Однако его кажущееся безделье вовсе не отразилось на кузене, который в это же время усердно ковал свое великолепное оружие.

Габриэль же с каждым днем становился все печальнее и печальнее. Из Парижа до него доходили лишь скудные сведения. Англичане и испанцы упустили драгоценное время, и Франция поэтому успела отдышаться и собрать свои силы: король и страна были спасены.

Подобные сообщения, конечно, радовали Габриэля, но он не знал ничего ни о Генрихе II, ни о Колиньи, ни о своем отце, ни о Диане. Эти мысли тяготили его и мешали ему по-настоящему подружиться с лордом Уэнтуорсом.

Общительный и приветливый губернатор и в самом деле питал нежнейшую дружбу к своему узнику. Тем более что вечно скучающий лорд за последние дни стал еще грустнее, и это обстоятельство, вероятно, усугубило его симпатию к Габриэлю. В мрачном Кале общество молодого и неглупого придворного француза представляло собой величайшую ценность. Лорд Уэнтуорс непременно посещал виконта через день и не менее трех раз в неделю звал его к себе на обед. Подобная благосклонность несколько стесняла Габриэля, хотя губернатор и говаривал, что он расстанется со своим заключенным только в крайнем случае и, если уж так суждено, откажется от такого хорошего друга не раньше, чем будет выплачен выкуп.

Габриэль невольно чувствовал, что под этими изящными и благородными словами таится некоторое недоверие к нему; поэтому он ни на чем не настаивал, ни на что не жаловался и только с нетерпением ждал выздоровления Мартен-Герра, которому, если вы не забыли, надлежало ехать в Париж за выкупом.