Дважды первый - [43]

Пиккар взглянул на манометры. Глубина — два с половиной километра. Каждую секунду батискаф проходил метр. Для глубоководного погружения это большая скорость. Вот уже три километра отделяют их от поверхности. Скоро должно быть и дно. Теперь надо сбросить балласт — иначе батискаф на полном ходу врежется в дно.

И вот долгожданный легкий удар — шестьдесят три минуты они ждали его. Гондола «Триеста» въехала в ил на глубине 3150 метров. Сорок тысяч тонн давили в эту минуту на стальную скорлупу с заключенными в ней двумя смельчаками.

На этот раз один из иллюминаторов остался свободным от ила, и они смогли увидеть небольшое пространство дна — снова, как сказал Жак, «это была безжизненная, блеклая равнина, поодаль тьма все более и более сгущалась».

А что, собственно, здесь можно увидеть? Останки прекрасных храмов, погрузившихся в пучину тысячелетия назад? Кто знает, где искать Атлантиду… Полусгнившие остовы испанских галеонов, нагруженных золотом далекой Америки? Где-то и лежат, возможно, они… Невиданные, незнакомые науке чудовища, жившие в море с тех пор, когда по земле, сотрясая ее, ходили холмоподобные чудища? В море древние ящеры, может, и могли сохраниться, но вряд ли они сидят на глубине трех с лишним километров в ожидании, когда их навестит человек… Так что же еще здесь можно жаждать увидеть?

Нет, они и не надеялись увидеть на дне что-то необычайное, не мечтали сделать открытие, которое изумило бы и потрясло весь цивилизованный мир. Они сделали нечто другое, еще более важное: они дали науке корабль, которому подвластны любые глубины, корабль, которого никогда прежде не было, корабль, открывающий человеку Мировой океан. Как невозможно исследовать космос, не имея ракеты, так невозможно изучать океан без батискафа. Каждому небороздимому морю нужен новый корабль.

Они недолго оставались на дне. Жак включил балластную систему и опорожнил кормовой бункер с дробью. Некоторое время батискаф оставался недвижным. Пиккары видели, как высыпается из бункера дробь и, несомненно, «Триест» сделался значительно легче и должен был всплыть, а он сидел в иле, не шелохнувшись.

Позже, вспоминая тот день, профессор Пиккар напишет: «Может быть, мы слишком тяжелы? Или нас затянуло илом? Известно, что для освобождения от балласта необходимо некоторое время, но неподвижность в подводной пустыне внушает волнение». Их можно понять: случись что-то с балластной системой, и они окажутся обреченными навсегда остаться на дне. Никто и ничто не поможет им… Но так быть не могло. Расчеты Огюста Пиккара не могли оказаться неточными. Каждую строчку расчетов, каждую формулу и уравнение он выверял множество раз.

И вдруг они увидели, оба одновременно, как за иллюминатором появился водоворот из ила, и батискаф быстро стал подниматься. И снова в иллюминаторах стали появляться те же предметы, которые они видели при спуске. Только теперь они проходили в обратном порядке — сначала рыбы, мерцая фосфоресцирующим светом, потом уже обычные, хорошо знакомые рыбы, потом первые проблески солнца, еще слабые на глубине, потом вода стала совсем прозрачной, и вскоре в ней заиграли яркие блики. Они вновь увидели день.

Сжатым воздухом они продули входную шахту, освободили ее от воды, отвели тяжелую крышку люка и вышли на палубу.

Солнце ударило им в глаза, и они на мгновение замерли, ослепленные его неожиданной силой. Они стояли рядом, два отважных человека — отец и сын, с трудом удерживаясь на палубе, качавшейся послушно желанию волн, — отец и сын, оба высокие — старик и молодой человек, и оба одинаково щурились, еще не привыкнув к солнцу после мрака подводного царства. Один из них завершал свой жизненный путь — он и так совершил подвиг в свои семьдесят лет, другой только начал дорогу.

К батискафу с фрегата пошел баркас. Он лихо нырял в ущельях меж волнами и так же бесстрашно взлетал на их гребни. Пиккар подумал, что с батискафа он еще сможет пересесть на баркас, а вот подняться по трапу на высокий борт военного судна будет ему нелегко.

Так и случилось. Качался фрегат, взлетал и опускался баркас с гидронавтами, раскачивался как маятник трап, спущенный с борта фрегата.

Цепляясь за трап, Пиккар проворчал: «В таких условиях перейти с борта на борт гораздо опаснее, чем погрузиться в «Триесте» на три километра!»

Жак был рядом и снова помог ему. Сын подумал тогда: «Хотел бы я в семьдесят лет быть таким стариком…»

На борту корабля адмирал и журналисты спросили:

— Какой глубины вы достигли, профессор?

— 3150 метров! — ответил Пиккар.

— И вы не боялись? — отважился спросить кто-то из репортеров.

— Да, — неожиданно признался Пиккар. — Боялся, как бы не ослабло напряжение тока и не испортило нам дело, слишком быстро сбросив балласт.

Когда фрегат бросил якорь в бухте острова Понца и Пиккары направились к трапу, чтобы покинуть корабль, они увидели выстроенный на мостике экипаж. Сначала они не поняли, что эта честь оказана им. Смысл происходящего до них дошел, когда адмирал Жирози сказал что-то негромко вахтенному офицеру и тот удивленно ответил:

— Но ведь это салют адмиралу!

— Они и есть адмиралы морских пучин и заслужили такие почести! — произнес адмирал.