Двадцатая рапсодия Листа - [7]

Недавние соперники нашего молодого хозяина, давно растерявшие пыл и азарт, воспользовались заминкой и хотели было ретироваться. Окрик заставил их вернуться, и они с прежней неохотой подошли к телу.

– Кладите, что ли! – сказал Кузьма, сидевший на облучке. – А то ведь точно говорю – не только до Лаишева, а и до Шали не доберемся засветло.

И снова Владимир меня удивил.

– Поглядите-ка вот сюда, господин урядник. И вы, Николай Афанасьевич, тоже. – Студент говорил негромко, без раздражения и даже как будто отстраненно. Но было что-то в его голосе, заставлявшее подчиняться. – Поглядите на руки этого несчастного, – сказал Владимир, когда мы с Никифоровым вновь встали по обе стороны тела.

Мы вопросительно посмотрели – сначала на руки утопленника, потом друг на друга и наконец на Владимира.

– Ничего странного не замечаете? – спросил он. – Внимательнее, внимательнее, господа! Неужто ничего? Ай-яй-яй, господин урядник, вам-то по должности положена особенная наблюдательность. Видите, у него сломаны ногти на обеих руках! С чего бы это?

– Ну и загадка, прости Господи! – фыркнул выглядывавший из-за моего плеча Петраков. – Когда бедолагу изо льда вырубали да потом вытаскивали, вот о края проруби и зацепили!

Урядник промолчал, но по его лицу было видно, что он думает точно так же. Да и я счел объяснение Артемия Васильевича вполне резонным.

– Э-э, нет, господа! – Владимир покачал головой и упрямо нахмурился. – Вот уж никак эти раны не могли получиться у мертвого человека. При жизни они возникли, господин Никифоров, при жизни! Поглядите: хоть вода большей частью кровь смыла, но кое-какие следы остались. Нет-нет, эти раны странные. И говорят они нам о том, что, во-первых, не спьяну и, во-вторых, не по небрежности несчастный угодил в ледяную воду. А совсем даже по другой причине.

Урядник со снисходительной усмешкой посмотрел на молодого человека.

– Это вас в университете так успели научить, господин Ульянов? – спросил он язвительно. – Не зная броду, что называется… – Он почувствовал неуместность старой поговорки и оттого перестал улыбаться. – Я, к вашему сведению, служу в полиции не день и не год. Без малого пятнадцать лет. Да-с!

– При чем здесь служба или не служба? – Владимир чуть повысил голос. – Я к вашей выслуге, может быть, даже с уважением отношусь, но и без пятнадцати лет легко понять, что ногти он сломал, пытаясь что-то достать со дна! Потому и в воду полез, хотя время для купания уж никак не подходящее было! Я так разумею, утонуть он мог только перед самым ледоставом. Когда Ушня нынешней осенью стала?

– В середине ноября, – ответил Никифоров озадаченно. – Что же… Как же…

– Велите обследовать прорубь, – тоном, не допускающим возражений, заявил Владимир. – что-то там должно быть. Что-то очень важное для него. – Он кивнул на утопленника. – За пустяком в ледяную воду не прыгают. Правда, Николай Афанасьевич? – Кажется, впервые за все время он взглянул на меня, и в его чуть раскосых глазах я увидел чертика то ли озорства, то ли азарта.

Никифоров посмотрел на прорубь, черневшую в трех саженях от берега, на меня. По лицу его было видно, что в уряднике борются несколько желаний. С одной стороны, он хотел поставить на место зарвавшегося юнца, к тому же – исключенного из университета за участие в студенческих беспорядках и противуправной сходке и сосланного сюда, в материнскую усадьбу, под негласный надзор полиции. То есть под его, урядника, надзор. С другой стороны, будучи человеком здравомыслящим, Никифоров понимал, что слова Владимира достаточно убедительны. К тому же при большом количестве свидетелей – а берег был сплошь усеян народом: весть о страшной находке уже распространилась далеко – он, очевидно, боялся, как бы кто не повел на него кляузу за нерадивость. Дескать, вот, говорили ему – проверь прорубь, а он не проверил.

Последнее соображение пересилило. Никифоров повернулся к сотскому Кузьме Желдееву, терпеливо ждавшему на облучке.

– Кузьма, а раздобудь-ка нам пару хороших багров, ты здесь со многими знаком, знаешь, у кого что в хозяйстве есть. Да поживее, смотри!

Кузьма послушно отправился за баграми. Никифоров ждал. Заложив руки за спину, он прохаживался по берегу, старательно избегая взгляда молодого человека. Кузьма обернулся быстро, минут за десять, и полицейский облегченно вздохнул.

– Что же, проверим, – буркнул он. – Только вас, господа, я попрошу не приближаться – не ровен час, в воду упадете.

С этими словами он кивнул Кузьме, забрал у того один багор и зашагал к проруби. Кузьма помедлил немного и последовал за ним, держа второй багор наперевес.

Некоторое время они пытались что-то нащупать на дне. Вдруг урядник замер и что-то негромко бросил своему помощнику – я не смог разобрать слов. Кузьма перешел на другую сторону проруби и встал напротив Никифорова. Оба налегли на багры. По тому напряжению, которое ощущалось во всей фигуре Егора Тимофеевича, я понял, что они что-то нашли.

Не разгибаясь и не выпуская багра из рук, урядник повернулся вполоборота и крикнул:

– Эй, помогите кто-нибудь!

Мы с Владимиром поспешили к нему, других охотников не нашлось. Впрочем, нет, чуть помедлив, за нами двинулся мельник.