Двадцать световых лет до Страны снегов - [10]

После чопорного обмена приветствиями прибывшие монахи высокого ранга — в их числе почтенный Панчен-лама Лхундруб Гелек и Еше Яргаг, настоятельница единственного женского монастыря в «Юцанге», — прикрепили предметы, которые они принесли с собой, к столбу в центре нашего кружка. (Вот вам и килкхор.) Затем мы все зависли в позе лотоса, держа руки на коленях ладонями кверху. Я принялась рассматривать вещи, стараясь не переводить глаза на обезьяну со светлой шерстью, которая цеплялась за Панчен-ламу и выглядела ужасно озабоченной. Мне предстояло по молекулярным вибрациям и легчайшим телесным подсказкам — подергиваниям, морганию, сопению — определить нужные вещи. То, что эти люди хотят, чтобы я выбрала… или не хотят, сообразно их предубеждениям.

— Некоторые из этих вещей принадлежали Сакья Гьяцо, — сообщил Панчен-лама. — Нужно выбрать лишь те, которые он считал действительно своими. Разумеется, он мало что в своей жизни рассматривал как собственность. Можете осмотреть любую из них, мисс Брасвелл.

Мне понравилось, как имя, данное мне при рождении (хоть бы и предваряемое формальным «мисс»), прозвучало в ангаре, пусть даже оно маркировало меня самозванкой, а то и открытым врагом тибетского буддизма. По правую руку от меня Килкхор прикрыл веки, советуя мне сделать выбор. Хорошо же! (Мне не нужно было самой плыть за вещами.)

— Накидка, — сказала я.

Затхлый запах шерсти и древних растительных красок сказал мне все, что я хотела знать. Я вспомнила эти запахи и яркие цвета накидки. Мне было четыре года, когда Далай-лама посетил детский сад в «Амдо». Его визит походил на пришествие серафима или инопланетянина — каковым он и был, учитывая наш статус межзвездных странников. Судя по всему, никто из здесь присутствующих не сопровождал его в тот раз. Никто не вспомнил, как Далай- лама подоткнул свою накидку, чтобы встретиться с обычной малышней.

Обезьяна — японская большая макака (Мисаса fuscata) — выплыла в центр нашего кружка, отцепила сложенную накидку и бросила Панчен-ламе. Монах оставил накидку при себе. Беспокойная макака зависла в воздухе рядом с ним. На животном была надета набедренная повязка, что-то вроде подгузника. Обезьяна скорчила мне гримасу, то ли одобряя меня, то ли обвиняя.

— Продолжай, — велел Лхундруб Гелек. — Выбери следующий предмет. Я бросила взгляд на Килкхора, и он снова прикрыл глаза.

— Могу я посмотреть, что в сумке? — спросила я.

Панчен-лама отдал команду макаке. Я думаю, технику Бонфис в начале нашего путешествия такая зверушка понравилась бы. Обезьяна подгребла к сумке, прицепленной к столбу, схватила ее за верхнюю часть и приволокла ко мне.

Покопавшись в сумке, я вытащила пять тоненьких книжиц, каких уже практически не делают, и рассмотрела все. Одна на английском, другие на тибетском, на французском, на хинди и последняя (я так сейчас думаю) на эсперанто. Во всяком случае, я опознала алфавиты и язык, если и не поняла, о чем там говорится. Книги были связаны вместе шнурком для ботинок. Когда они стали уплывать, я схватила ближайший конец шнурка и вернула книги обратно.

— Их написал его святейшество?

— Да, — ответил Панчен-лама, и мне показалось, что я прошла очередной тест. Он добавил: — Которую из пяти Сакья ценил больше всех?

Грязный трюк! Они хотят, чтобы я прочла не только несколько трудных языков, но и мысли отсутствующего Далай-ламы?

— Вы имеете в виду ценил как артефакт, как искусно произведенный предмет? Или как документ ради его духовного содержимого?

— Какой из этих вариантов больше в его духе, как по-твоему? — спросила настоятельница Еше Яргаг. Она явно мне сочувствовала.

— Оба. Но если я должна сделать выбор, то второй вариант. Когда Далай- лама писал, он дистиллировал чистый эликсир из мутной жижи.

Монахи воззрились на меня, как будто я нейтрализовала серное зловоние, окропив розовой водой. Я почувствовала себя бессовестной.

С нечитаемой хмурой гримасой Панчен-лама сказал:

— Ты выбрала правильно. А теперь мы хотим, чтобы ты указала книгу, которую Сакья больше всего ценил за ее содержимое.

Я пересмотрела заново все названия. В названии книги на французском встретились слова «мудрость» и «ребенок». Когда я взяла ее, Ченрезиг громко вдохнул, почти как человек. Бездумно я подняла эту книгу.

— Вот она. «Мудрость ребенка, ребячливость мудрости».

Как и раньше, пять посетителей посовещались между собой, и Ченрезиг вернул книги в сумку, а сумку отдал монаху, который убрал ее в сторону.

Далее я выбирала между посохами и парой сандалий, ориентируясь на реакции обезьяны, и выбрала лучше, чем была вправе ожидать. Собственно говоря, я выбрала те и только те предметы, которые подтвердили меня как преемницу Далай-ламы — и не важно, что я девочка.

Килкхор высказал похвалу моей точности, но Панчен-лама пробормотал:

— Это так, и все же…

— В чем дело? — спросил Килкхор. — Вам обязательно нужен мальчик- тибетец?

— Нет, Иэн, — сказал лама. — Но что именно в этом ребенке делает ее особенной? Где чудо?

Ах да. Еще один важный критерий для определения кандидата в Далай- ламы — экзаменаторы должны ощутить в нем нечто чудесное. Или в ней.