Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков - [20]

«Провокатор... Говорили, что бывший офицер, контрреволюционер, никого не знает, а тут в самом опасном месте, останавливается и разговаривает с каким-то красноармейцем»... Так думал он...

И создалась психология двух бродяг... Закона не было, осталась совесть. Она боролась с логикой... И победила...

«Большевицкий агент... подведет... убить его, пока не поздно»... Рассказывал он мне потом про свои мысли в те минуты.

«Но совесть заговорила... жаль стало»...

Покурив и отдохнув мы двинулись дальше... и, чем дольше мы шли, тем сильнее становились мои сомнения... Озеро, которое мы должны были, по словам крестьян, обойти с его западной стороны, мы обошли с восточной и, вместо леса, нам пришлось идти по совершенно открытой местности...

Но вот настал кризис... Мы выскочили прямо на красных...

Оказалось, что мы находимся шагах в 50-ти от дороги, по которой вразброд двигалась колонна... И мой Иван Иванович полным ходом начал убегать от них...

Полегчало. Провокатор не будет убегать... Теперь оставалось только дойти.

Уверенности, что нас не заметили, у нас не было никакой, и, поэтому, нужно было уходить... И поскорей...

Мы шли из последних сил, но упрямо, упорно, без отдыхов и остановок.

Картина переменилась. — Я взял у Ивана Ивановича компас и повел его.

Уверовав в него, я заставил его интуитивно поверить мне.

Так мы шли до полной темноты, т.е. до того времени, когда погоня, если б она и была, уже не могла бы идти по нашим следам, которые были отчетливо заметны на проломленном льду в болоте и по сбитому инею на траве.

Наконец, первый день кончен...

По нашему подсчету до белого фронта оставалось еще верст 30-40. А это, по болоту, очень много.

Остановились. Развели костер... Иван Иванович снял свой мешок, вытащил оттуда котелок и еду... Скипятили воды, выпили советского чаю и закусили «шаньгами» — полуржаными северными лепешками...

Отдых был и физический, и моральный... Отдыхали не звери, а люди...

Природа заставляет людей приспосабливаться к ней... Север выучил его жителя жить в природе круглый год...

Для ночлега Иван Иванович вырубил сырой ствол, разрубил его вдоль и в половинках выдолбил нечто вроде корыт, затем развел два костра шагах в 5-ти друг от друга, дал им разгореться и покрыл их корытами. Сырой ствол долго не загорался и тепло от костра не уходило вверх, а стлалось по земле.

Нервы сдали. Промерз и устал я сильно. Между этими двумя кострами мы легли на ночлег и скоро вся опасность, недоверие и странность обстановки ушли куда-то далеко и, в темном, неизвестном лесу мы, тесно прижавшись, не зная друг друга, заснули.

Проснулись мы от холода довольно рано. Сварили кипятку, закусили и двинулись вперед. Несмотря на мои распухшие и покалеченные ноги, шли мы быстро.

Выскочили на какую-то тропинку. Посмотрели. Следов нет. Несколько верст сделали по ней, как по паркету. Затем она свернула с нашего направления, и мы снова окунулись в болото.

Вел большей частью я. Изредка брал компас Иван Иванович.

Около полудня опять наскочили на движущиеся по дороге, крестьянские повозки и, опять, бросились в лес.

Начались сомнения: правильно ли идем, не сбились ли с направления. Казалось, что вышли на красный фронт... Усталость брала свое. Мои промерзшие ноги в легких сапогах еле передвигались. Шли уже только нервами.

Приближалась ночь. Сил не было идти дальше.

Иван Иванович сменил меня и шел впереди.

Вдруг я вижу, что он, на мгновение, как бы врос в землю и затем бросился в чащу.

Я за ним. Из последних сил бежали мы полным ходом.

Откуда-то у него появилась резвость. Наконец я поймал его. У него дрожала челюсть, он задыхался и повторял:

«Белые, белые, в двадцати шагах белые!»

Новое дело: шли к ним, пришли, и бежим от них! Оказалось, что он испугался того, что нас могут принять за красных и убить. Как бы то ни было, но мы были в зоне белых. Если есть дозоры, значит где-нибудь недалеко должна быть деревня, и значит мы обошли красный фронт.

Я взял компас и пошел по прежнему направлению. И вот появились первые признаки жилья. Мы пересекли тропинку, — прошли сенокос, — наткнулись на забор, — прошли по пашне.

И увидели сначала крест с куполом, потом церковь и деревню.

Но стоп! Под ногами три трупа. — Красноармейцы.

«Верно в последнем бою», подумал я. Но к чему это? К хорошему или к плохому? Ладно. Вперед. А там разберем». И радостно и жутко было идти навстречу новой жизни. Вот по дороге мелькнули английские шинели. Иду на них. Усталость замерла...

Наконец встреча со своими солдатами. Это телефонисты 6-го Северного полка. Я объяснил им кто я, поцеловал их и просил отвести меня в штаб. Слава Богу! Я у своих!

В белой армии

Итак я у «своих». Я должен предупредить, что я совершенно не собираюсь говорить об общем положении в Северной области. Я рассказываю про свою жизнь. Поэтому и здесь, буду касаться только тех фактов и событий, которые имели то, или другое отношение ко мне. Переживал и чувствовал я их очень остро, т.к. в своей предыдущей жизни я жил верой в будущую Россию и желанием принести ей посильную помощь.

Я уже говорил о том представлении, о той вере и надеждах на «зарубежный мир», которые у меня выносились в тяжелые северные ночи на «Разъезде 21-ой версты», в ветеринарном лазарете, дисциплинарной роте и других подобных им Советских учреждениях.