Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков - [13]

Бояринов свел знакомство с фельдшером. Достал у кого-то из арестантов кольцо и, несмотря на все трудности, произвел какой-то товарообмен и мы, изредка, имели кое-какую еду вне пайка.

Приходя с работы, мы пили кипяток. Ламп и свечек не полагалось и, на обязанности дневального, не выходившего на работу, лежала заготовка лучины. Он должен был мелко настругать полено щепками и высушить их. И без того атмосфера в бараках была тяжелая, а дымящая в нескольких местах лучина, делала ее окончательно невыносимой. Выпив кипятку, мы, голодные, укладывались спать, с тем, чтобы завтра продолжать ту же кошмарную жизнь.

Смерть приближалась, надежд на освобождение не было, вера в то, что в Советской России есть или будет какая-то законность, была окончательно потеряна, и оставался один способ избегнуть этого кошмара — бежать.

Мысль о побеге пришла мне в голову как только я попал на каторгу и ориентировался. Побег был возможен. Нас возили на работу близко к красному фронту, так что от белой армии мы бывали в каких-нибудь 20-ти верстах. Правда и то, что эти 20 верст нужно было пройти по пояс в снегу, но это было бы ничего, — важно было иметь представление о направлении.

О том чтобы узнать от конвоиров что-нибудь о расположении войск, нечего было и думать. Обвинили бы в попытке бежать и расстреляли.

Проведя всю войну на фронте я, по привычке, по разным мелочам приблизительно угадал где должна проходить линия фронта. Но этого было мало. Броситься без компаса в лес и снег в такой мороз и, при том голодным, — было бессмысленно. Грозило замерзание или не меньшая опасность — выйти на красных.

Итак, во что бы то ни стало, нужно было достать компас. Но как и где? Казалось, что это совершенно невозможно, но, все-таки, по вечерам, лежа на своих нарах, я беспрестанно мечтал об этом компасе, больше чем о хлебе.

Достоевский в своих «Записках из мертвого Дома» говорит, что для многих каторжан только помечтать о бегстве (в его время говорили не бежать, а «переменить свою участь») уже доставляло удовольствие.

У меня, мысль о бегстве и о необходимости компаса становилась уже не мечтой, а настоящей навязчивой идеей и, как это не странно, вскоре произошел случай, который, совершенно неожиданно, поставил меня перед тем, что казалось невозможным.

Работы наши заключались в подготовке тыловых позиций красной армии. Мы заготовляли колья для проволочного заграждения, вбивали их в землю, опутывали проволокой, и, изредка, копали окопы. Это было очень тяжело, т.к. было много снегу и приходилось его расчищать.

В нашей партии, на работах был командир одного из красных полков. Он проворовался и сидел здесь уже второй месяц. Положение его было все-таки привилегированным. Он помещался в лучшем бараке, редко выходил на работы и его не обыскивали. Он чувствовал себя на принудительных работах как бы гастролером, будучи уверен, что его скоро выпустят.

Как-то раз, разрывая снег, один из рабочих наткнулся на неразорвавшийся трехдюймовый артиллерийский снаряд. Своей передней частью снаряд немного зарылся в землю, а верхняя его часть полулежала на земле. Это было событие и, сейчас же, — около снаряда собралась вся партия. Начались предположения: Чей снаряд? Как поставлена трубка — на ударе или на дистанцию? Почему он не разорвался? И т.п.

Подошел к нему и я. У меня блеснула мысль использовать этот снаряд, чтобы, не навлекая на себя подозрений, хотя бы очень приблизительно ориентироваться и выяснить линию фронта белых и красных.

Подойдя к командиру красного полка, как к более осведомленному лицу, я наивно спросил его: «Чей это снаряд белых или красных? Каково его направление?»

Велико было мое удивление, когда он, роясь в карманах своей шинели, ответил мне: «Это мы сейчас выясним точно». Затем он вынул из кармана компас, положил его на руку, и, по направленно снаряда, определил, что это снаряд белых.

Моя свобода лежала в его руке... Но я даже не позволил себе удовольствия лишний раз посмотреть на нее. Как будто уже не интересуясь вопросом о снаряде и компасе, я продолжал работать. Но все мысли мои сосредоточились вокруг одного желания — компас должен быть у меня.

Я уже говорил, что вопрос о компасе был у меня навязчивой идеей... Теперь я видел перед собой человека, у которого было это сокровище. И этот человек был такой же каторжник, как и я, и сидел в той же тюрьме, что и я.

В моей голове один план быстро сменялся другим. Сначала я подумал о том, что нельзя ли сговориться с ним бежать вместе. Но что он за человек, я не знал. Попросить у него компас было тоже опасно. Оставалось одно — во чтобы то ни стало украсть компас и бежать.

Я начал с того, что заметил, как он положил драгоценный инструмент в правый карман своей шинели. Во время обратного переезда я устроил так, чтобы нам сидеть рядом и разговорился с ним.

Я решил действовать немедленно. Сегодня же вечером украсть у него компас, и, завтра же, бежать с работ.

Вечером я зашел к нему в барак. Он сидел на нарах. Я сел рядом с ним. Около него лежало несколько шинелей. В которой, из них был компас, — я не знал.

Незаметно, в разговоре, в полутемной избе я сел на одну из шинелей и стал ощупывать карманы. В них ничего не было. Я пересел на другую, — опять ничего. Чтобы не навлечь на себя подозрений, нужно было немного подождать. Мы продолжали разговаривать.