Двадцать семь костей - [15]

Так мы и поступили. Сахарный город исчез, Данскер-Хилл был наполовину затоплен, а на третий день начались грабежи. Потом грабители освободили выживших заключенных, которые сидели в подвале полицейского участка, и жизнь на острове превратилась в ад. Позже мы узнали, что те заключенные выжили только благодаря тому, что убивали своих сокамерников, складывали их тела и становились на них. Стихия утопила всех, кроме самых подлых и сильных. И то, что полицейские оставили их погибать в затопленной тюрьме, только еще больше усилило их дурные наклонности.

На улицах Фредериксхавна, которые еще не были затоплены, царила анархия. Хотя, думаю, на затопленных улицах было то же самое. Верный мистер Физерстоун — я почти забыл, как он выглядел, помню только его лысую коричневую голову и лохматые седые волосы на висках — запер остроконечные стальные ворота и сел на улице под протекавшим навесом, положив на колени большой старый мушкет. Наверное, он думал напугать грабителей своим старинным «кольтом». Кто-то застрелил его у ворот.

Тетя Эгги затащила меня в огромный старый двустворчатый шкаф из красного дерева, стоявший в ее комнате, которая находилась рядом с моей на третьем этаже, а через несколько минут в дом ворвались мародеры. Я до сих пор помню запахи того шкафа: старой кедровой ароматической смеси и кислых порошковых духов, которые используют старые девы; темноту и жуткий крик Бужи — она кричала внизу, но потом крик оборвался со звуком выстрела.

Затем послышались топот и вопли, двери с грохотом распахивались и захлопывались, повсюду двигали тяжелую мебель. Тогда я услышал самую грубую брань в своей жизни. Думаю, моя тетя тоже, поэтому она зажала мне уши руками. Я согнулся и припал глазом к щелочке между дверцами шкафа, дверь в спальню выломали, и в комнату ворвались двое. Один из бандитов начал рыться в бюро тети Эгги, а другой опустил двуствольное ружье и направил его на шкаф, прямо мне в лицо. Помню, как смотрел в черные дула его двустволки. Я открыл шкаф и вышел из него, подняв руки вверх.

— Ты только глянь, — сказал мужчина с ружьем. — Смотри, мужик, какого скаппи мы поймали.

— Яннее скаппи, — сказал я ему. — Я — рыба-проказник.

Льюис говорил на местном диалекте, который стал для него первым языком. Сочетание «я не» произносилось одним словом и протяжно — «яннее», что до всего остального, то скаппи — костлявая морская рыба, на которую только зря уходит приманка, а рыбой-проказником местные называли пресноводную форель: по легенде, она прячется в водоемах и подкарауливает неосмотрительных девушек, чтобы укусить их за грудь, когда они моются.

— Помню, мужчины удивленно переглянулись, услышав, как маленький белый мальчик говорит на местном диалекте, да еще и перечит им.

— Перечит?

— Дерзит. Возможно, именно это и спасло мне жизнь. Вместо того чтобы пристрелить меня на месте, они рассмеялись. Затем один из них показал ружьем на шкаф и прошептал: «Там есть кто-нибудь?» — так тихо, что я скорее читал по его губам.

Льюис сделал паузу, чтобы выпить немного воды, и посмотрел на психоаналитика, который по-прежнему быстро делал заметки в блокноте. Воглер поднял голову.

— Что было потом?

— Хороший вопрос. Я сказал Губу и полицейским, что мужчины вытащили меня и тетю из шкафа.

— Но на самом деле это было не так?

— Нет. Я просто утвердительно кивнул и отошел в сторону.

5

— Мм-ммммм мм-ммм, мм-ммммм мм-ммм…

Холли поймала себя на том, что напевает мелодию из «Унесенных ветром», когда подъезжала к Большому дому Апгардов. Ослепительно белый особняк с крыльями и колоннадой появился в конце прямой дороги длиной в полмили, обнесенной с обеих сторон высокой белой изгородью, за которой паслись сенепольские коровы и короткошерстные овцы.

Но, не доезжая до Большого дома, Холли свернула и поехала по изрытой колеями грунтовой дороге, по обе стороны от которой росли величественные американские лавры, пока не добралась до каменной постройки восемнадцатого века, служившей некогда жильем для надсмотрщика за рабами на сахарной плантации Апгардов.

Это был дом с полуподвальным помещением, выстроенный в датском стиле, с толстыми каменными стенами, скрепленными известковым раствором, с битым ракушечником и заглубленными окнами с темно-зелеными ставнями. Цокольный этаж, где раньше располагалась датская кухня, теперь пустовал. Он находился рядом с лестничной площадкой, и чтобы попасть туда, нужно было пройти через низкую каменную арку.

Холли припарковала Маргаритку на обочине дороги. Бенни — морщинистый темнокожий мужчина в национальной одежде — встретил ее и отнес массажный столик в дом.

Холли, как всегда, установила столик в гостиной, украшенной сувенирами, которые Эппы привезли с собой из Индонезии: покрытыми богатой резьбой шкафчиками и столиками, ротанговыми стульями, вешалкой из батика, бамбуковыми ширмами, сотканным из соломы ковром. Здесь были маски и копья, медные гонги и гамеланские колокольчики. Плоские марионетки для театра теней на грубом деревянном каркасе выглядели совсем живыми, словно застыли в своем диковинном танце.

Сначала Холли делала женский массаж. Эмили была в неплохой физической форме, но ее спина страдала от растяжек, так как ей постоянно приходилось держать вес огромной груди (работая с женщинами вроде Эмили, Холли благодарила гены и судьбу за то, что была одарена намного скромнее). Эмили постанывала, когда Холли делала ей глубокий массаж спины и ног, из чего можно было сделать вывод, что в последнее время ее мышцы испытывали сильное напряжение. «Ни минуты покоя», — объяснила Эмили, когда Холли спросила ее об этом.