Двадцать лет в батискафе - [30]

Здесь было множество морских животных: мы видели гидроидов-сольмиссов, тонких и хрупких, как и их средиземноморские и атлантические сородичи; встречали гребневиков — двоюродных, так сказать, братьев медуз, их мерцающие, све­шивающиеся лопасти в самом деле похожи на гребни; наблю­дали многочисленные студенистые существа диковинного вида, опознать которые мы не могли и потому дали им свои собст­венные названия: шар-монгольфьер, мяч для рэгби, парашют. Эти странные животные, длина которых составляла в среднем около 30 сантиметров, не выдерживают подъема на поверхность: захваченные планктонными сетями, они по пути превращаются в кашу. Но мы сфотографировали несколько особей. Профессор Перес показывал потом эти снимки своим коллегам на нескольких научных конференциях, но никто не мог помочь ему классифицировать неведомые существа. «Нет, я определен­но не знаю, что они такое,— писал он мне в 1959 году,— но это не имеет никакого значения: рано или поздно мы это узна­ем, не сейчас, так через год, через два, через пять лет или, мо­жет быть, позже...»

Время идет; с тех пор мы совершили уже три экспедиции в японские воды, но определить, что собой представляют эти таинственные животные, так и не удалось.

Профессор Перес был буквально очарован обитателями подводного мира в районе Онагавы. Особенно восхищала его их расцветка. Процитирую одну из его записей, относящуюся к нашему совместному погружению: «Скользят на своих длин­ных, изогнутых антеннах креветки-сергестиды. Рыб мало. А вот пелагический червь томоптерис... Животное, конечно, не такое уж редкое, но обычно он белый и в длину имеет не больше 5—6 сантиметров, а этот — ярко-красный и длиной сантиметров 35... Просто поразительно». Подобное признание ученого, совершившего к тому времени уже девять погружений, представляется мне знаменательным.

В целом, собственно, океанское ложе здесь почти не отлича­лось от всего, что мы видели на дне Средиземного моря и в Атлантике: тот же илистый грунт, те же норы, отверстия, холмики. Разница заключалась в чрезвычайно обильной фауне, которая всякий раз приводила в восторг участников погру­жений.

Свободно плавающая фауна словно соревновалась в разнообразии с прикрепленной; плавали, касаясь ила, креветки всех размеров, от 5 до 60 сантиметров; появлялись полорылы со скошенными мордами, галозавры, угри-офихты, морские окуни. Все радовало глаз — и грациозные движения рыб, безразлич­ных к нашему присутствию, и восхитительная пластика мор­ских звезд, невозмутимых и неподвижных, и прихотливые фор­мы сидячих полихет, разместившихся поблизости от крупных голотурий и словно обмахивающихся веерами. Кое-где дно бы­ло украшено роскошными разноцветными актиниями, больши­ми морскими лилиями, кораллами-фуникулами, раскинувши­мися прямо на иле. Некоторые виды обитали на дне колония­ми. Повсюду, где мы находили выходы каменистых пород, они были покрыты кораллами.

Правда, когда мы с профессором Сасаки опустились на глу­бину 3100 метров, зрелище за иллюминатором уже не отлича­лось таким разнообразием; и все же Сасаки никак не мог ото­рвать взгляд от небольших крабов, размером от 2 до 7 сантиметров, которые без конца сновали по дну, то покидая своя норки, то снова прячась в них. Все же основной его задачей было изучение придонных течений; мы обнаружили их еще в Атлантике и Средиземном море, но в то время на «ФНРС-III» не было приборов, чтобы определить их направление и ско­рость. Этой проблемой занялся профессор Мартэн, но работы по созданию приборов еще не были завершены; Сасаки же состряпал (не вкладываю в этот термин оскорбительного смысла) устройство, состоявшее из плексигласовой вертушки с постоян­ным магнитом и обмоткой, посылавшей в кабину электрический сигнал при каждом обороте вертушки. Однако прибор оказался слишком хрупким и не выдержал перехода к месту погружения. Оставалось прикидывать скорость течения просто на глаз.

Для этого мы неподвижно зависали на гайдропе и следили за облачками ила, которые уносило течение, или за движениями длинных «рук» морских лилий. Вооружившись хронометром, профессор Сасаки пытался также определить скорость течения по быстроте перемещения планктона; у него получилось, что она составляет около 2 сантиметров в секунду, то есть 72 мет­ра в час.

5 июля мы с сожалением покинули Онагаву. Не хотелось расставаться с друзьями, но нужно было идти в район второй серии погружений, тоже у японских берегов. 8-го числа, после восхитительного перехода по спокойному морю, мы расположились в Ураге, у входа в Токийскую бухту. В этом крупном центре судостроительной промышленности не было гостиницы, и нас поместили в один из клубов, которые администрация вер­фи открыла специально для приезжих. Тут уже не было на­циональной японской экзотики, но зато нам предстояло по­знакомиться с другой экзотической особенностью японских островов — с тайфунами.

Спасибо американской и японской службам наблюдения и оповещения — по крайней мере, нам не приходилось опасать­ся, что ураган неожиданно застигнет нас в море. За тайфуна­ми, зарождающимися в сердце Тихого океана, следят весьма тщательно, и о движении их к архипелагу сообщают за не­сколько дней вперед. Время года было как раз довольно опас­ным в этом отношении, и нам несколько раз приходилось от­кладывать выход к району погружения из-за погоды. Тайфу­нам присваиваются порядковые номера и красивые женские имена. 23 июля за наш батискаф взялась Алиса Двенадцатая. Поджидая ее и вовсе не надеясь, что она окажется прелестной девочкой из Страны Чудес, мы задраили на «ФНРС-ІII» все люки и иллюминаторы и поставили его на растяжки между че­тырьмя буями. Под проливным дождем, летевшим почти па­раллельно земле, так как скорость ветра достигала 150 кило­метров в час, мы с О'Бирном пытались фотографировать батис­каф, прыгавший на ослепительных пенных гребнях. Лишь двое суток спустя погода улучшилась, и мы снова взялись за рабо­ту. Вторая серия состояла из пяти погружений на глубину от 760 до 3200 метров. Эти погружения позволили ознакомиться с возможностями батискафа четырем японским профессорам — Ниино, Кумагори, Кубо и Циба — и одному фотокорреспонден­ту по имени Хайясида.