Двадцать лет спустя - [275]

— Иными словами, вам угодно, чтобы я сложил с себя звание министра и удалился из Франции? Чтобы я сам себя изгнал?

— Я желаю, чтобы монсеньер стал папой, как только откроется вакансия, и намерен просить у него тогда полной индульгенции для себя и своих друзей.

Мазарини сделал не поддающуюся описанию гримасу.

— А вы, сударь? — спросил он д'Артаньяна.

— Я, монсеньер, — отвечал тот, — во всем согласен с шевалье д'Эрбле, кроме последнего пункта. Я далек от желания, чтобы монсеньер покинул Францию, напротив, я хочу, чтобы он жил в Париже. Я желаю, чтобы он отнюдь не сделался папой, а остался первым министром, потому что монсеньер великий политик. Я даже буду стараться, насколько это от меня зависит, чтобы он победил Фронду, но с тем условием, чтобы он вспоминал изредка о верных слугах короля и сделал капитаном первого же свободного полка мушкетеров того, кого я назову ему. А вы, дю Валлон?

— Да, теперь ваша очередь, дю Валлон, — сказал Мазарини. — Говорите.

— Я, — сказал Портос, — желаю, чтобы господин кардинал почтил дом, оказавший ему гостеприимство, возведя его хозяина в баронское достоинство, а также чтобы он наградил орденом одного из моих друзей.

— Вам известно, что для получения ордена надо чем-нибудь отличиться?

— Мой друг сделает это. Впрочем, если будет необходимо, монсеньер укажет способ, как это можно обойти.

Мазарини закусил губу: удар был не в бровь, а в глаз. Он отвечал сухо:

— Все это между собой плохо согласуется, не правда ли, господа? Удовлетворив одного, я навлеку на себя неудовольствие остальных. Если я останусь в Париже, я не могу быть в Риме; если я сделаюсь папой, я не могу остаться министром; а если я не буду министром, я не могу сделать господина д'Артаньяна капитаном, а господина дю Валлона бароном.

— Это правда, — сказал Арамис. — Поэтому, так как я в меньшинстве, я беру назад свое предложение относительно путешествия в Рим и отставки монсеньера.

— Так я остаюсь министром? — спросил Мазарини.

— Вы остаетесь министром, это решено, монсеньер, — сказал д'Артаньян.

— Вы нужны Франции.

— Я отказываюсь от своих условий, — сказал Арамис. — Его преосвященство остается министром и даже фаворитом ее величества, если он согласится сделать то, что мы просили для самих себя и для Франции.

— Заботьтесь только о себе, — сказал Мазарини, — и предоставьте Франции самой договориться со мной.

— Нет, нет, — возразил Арамис, — фрондерам нужен письменный договор; пусть монсеньер соблаговолит его составить, подписать при нас и обязаться в самом тексте договора выхлопотать его утверждение у королевы.

— Я могу отвечать только за себя, — сказал Мазарини, — и не могу ручаться за королеву. А если ее величество откажет?

— О, — сказал д'Артаньян, — вам хорошо известно, что королева ни в чем не может вам отказать.

— Вот, монсеньер, — сказал Арамис, — проект, составленный депутацией фрондеров; потрудитесь его внимательно прочесть.

— Я его знаю, — сказал Мазарини.

— Тогда подпишите.

— Подумайте о том, господа, что подпись, данная при таких обстоятельствах, может быть признана вынужденной насилием.

— Вы заявите, что она была дана вами добровольно.

— А если я откажусь подписаться?

— Тогда вашему преосвященству придется пенять на себя за последствия отказа.

— Вы осмелитесь поднять руку на кардинала?

— Подняли же вы руку, монсеньер, на мушкетеров ее величества!

— Королева отомстит за меня!

— Не думаю, хотя в желании у нее, пожалуй, не будет недостатка. Но мы поедем в Париж вместе с вами, ваше преосвященство, а парижане за нас вступятся.

— Какая, вероятно, сейчас тревога в Рюэе и в Сен-Жермене! — сказал Арамис. — Все спрашивают друг у друга: где кардинал? Что сталось с министром? Куда исчез любимец королевы? Как ищут монсеньера по всем углам и закоулкам! Какие идут толки! Как должна ликовать Фронда, если она узнала уже об исчезновении Мазарини!

— Это ужасно! — прошептал Мазарини.

— Так подпишите договор, монсеньер, — сказал Арамис.

— Но если я подпишу, а королева его не утвердит?

— Я беру на себя отправиться к ее величеству, — сказал д'Артаньян, и получить ее подпись.

— Берегитесь, — сказал Мазарини, — вы можете не встретить в Сен-Жермене того приема, какого считаете себя вправе ожидать.

— Пустяки! — сказал д'Артаньян. — Я устрою так, что мне будут рады; я знаю средство.

— Какое?

— Я отвезу ее величеству письмо, в котором вы извещаете, что финансы окончательно истощены.

— А затем? — спросил Мазарини, бледнея.

— А когда увижу, что ее величество совершенно растеряется, я провожу ее в Рюэй, сведу в оранжерею и покажу некий механизм, которым сдвигается одна кадка.

— Довольно, — пробормотал кардинал, — довольно. Где договор?

— Вот он, — сказал Арамис.

— Видите, как мы великодушны, — сказал д'Артаньян. — Мы могли бы многое сделать, владея этой тайной.

— Итак, подписывайте, — сказал Арамис, подавая кардиналу перо.

Мазарини встал, прошел несколько раз по комнате с видом скорее задумчивым, чем подавленным. Потом остановился и сказал:

— А когда я подпишу, какую гарантию вы дадите мне?

— Мое честное слово, — сказал Атос.

Мазарини вздрогнул, обернулся, посмотрел на благородное, честное лицо графа де Ла Фер, потом взял перо и сказал: