Двадцать лет спустя - [16]

Ла Порт указал ей на спящего ребенка.

Анна Австрийская взошла на ступеньки кровати, приложила губы к нахмуренному лбу сына и поцеловала его. Потом так же тихо удалилась, сказав только камердинеру:

— Постарайтесь, пожалуйста, милый Ла Порт, чтобы король приветливей смотрел на кардинала. И король и я, мы оба многим обязаны кардиналу.

V ГАСКОНЕЦ И ИТАЛЬЯНЕЦ

Тем временем кардинал вернулся к себе в кабинет, у дверей которого дежурил Бернуин. Мазарини спросил, нет ли каких новостей и не было ли известий из города, затем, получив отрицательный ответ, знаком приказал слуге удалиться.

Оставшись один, он встал и отворил дверь в коридор, потом в переднюю; утомленный д'Артаньян спал на скамье.

— Господин д'Артаньян! — позвал Мазарини вкрадчивым голосом.

Д'Артаньян не шелохнулся.

— Господин д'Артаньян! — позвал Мазарини громче.

Д'Артаньян продолжал спать.

Кардинал подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.

На этот раз д'Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя в себя, сразу вскочил на ноги, как солдат, готовый к бою.

— Я здесь. Кто меня зовет?

— Я, — сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.

— Прошу извинения, ваше преосвященство, — сказал д'Артаньян, — но я так устал…

— Излишне просить извинения, — сказал Мазарини, — вы устали на моей службе…

Милостивый тон министра привел д'Артаньяна в восхищение.

— Гм… — процедил он сквозь зубы, — неужели справедлива пословица, что счастье приходит во сне?

— Следуйте за мной, сударь, — сказал Мазарини.

— Так, так! — пробормотал д'Артаньян. — Рошфор держал слово; только куда же он, черт возьми, делся?

Он всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.

— Господин д'Артаньян, — сказал Мазарини, удобно располагаясь в кресле, — вы всегда казались мне храбрым я славным человеком.

«Возможно, — подумал д'Артаньян, — но долго же он собирался сказать мне об этом».

Это, однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини в ответ на комплимент.

— Так вот, — продолжал Мазарини, — пришло время использовать ваши способности и достоинства.

В глазах офицера, как молния, сверкнула радость, но тотчас же погасла, так как он еще не знал, куда гнет Мазарини.

— Приказывайте, монсеньер, — сказал он, — я рад повиноваться вашему преосвященству.

— Господин д'Артаньян, — продолжал Мазарини, — в Прошлое царствование вы совершали такие подвиги…

— Вы слишком добры, монсеньер, вспоминая об этом. Правда, я сражался не без успеха…

— Я говорю не о ваших военных подвигах, — сказал Мазарини, — потому что, хотя они и доставили вам славу, они превзойдены другими.

Д'Артаньян прикинулся изумленным.

— Что же вы не отвечаете?.. — сказал Мазарини.

— Я ожидаю, монсеньер, когда вы соблаговолите объяснить мне, о каких подвигах вам угодно говорить.

— Я говорю об одном приключении… Да вы отлично знаете, что я хочу сказать.

— Увы, нет, монсеньер! — ответил в совершенном изумлении д'Артаньян.

— Вы скромны, тем лучше! Я говорю об истории с королевой, об алмазных подвесках, о путешествии, которое вы совершили с тремя вашими друзьями.

«Вот оно что! — подумал гасконец. — Уж не ловушка ли это? Надо держать ухо востро».

И он изобразил на своем лице такое недоумение, что ему позавидовали бы Мопдори и Бельроз, два лучших актера того времени.

— Отлично! — сказал, смеясь, Мазарини. — Браво! Недаром мне сказали, что вы именно такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали для меня?

— Все, монсеньер, что вы мне прикажете, — ответил д'Артаньян.

— Сделали бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей королевы?

«Положительно, — мелькнуло в голове д'Артаньяна, — он хочет заставить меня проговориться. Но мы поборемся, Не хитрее же он Ришелье, черт побери!»

— Для королевы, монсеньер? Я не понимаю.

— Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?

— Какие три друга, монсеньер?

— Те, что были у вас в прежнее время.

— В прежнее время, монсеньер, — ответил д'Артаньян, — у меня было не трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.

— Хорошо, хорошо, господин офицер, — сказал Мазарини. — Скрытность прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытности.

— Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, монсеньер, чтобы научить их молчать, когда это нужно.

— А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требовалось от философа-пифагорейца, и это кажется мне вполне достаточным.

Сегодня вы можете говорить — сама королева освобождает вас от вашей клятвы.

— Королева? — спросил д'Артаньян с удивлением, которое на этот раз было непритворным.

— Да, королева! И доказательством того, что я говорю от ее имени, служит ее повеление показать вам этот алмаз, который, как ей кажется, вам известен и который она выкупила у господина Дезэссара.

И Мазарини протянул руку к лейтенанту, который вздохнул, узнав кольцо, подаренное ему королевой на балу в городской ратуше.

— Правда! — сказал д'Артаньян. — Я узнаю этот алмаз, принадлежавший королеве.

— Вы видите, что я говорю с вами от ее имени. Отвечайте же мне, не разыгрывайте комедии. Я вам уже сказал и снова повторяю: дело идет о вашей судьбе.

— Действительно, монсеньер, мне совершенно необходимо позаботиться о своей судьбе. Вы, ваше преосвященство, так давно не вспоминали обо мне!