Два ворона - [3]
В полдень я сказал Теду, что поведу его на ланч. Он встал, положил в карманы «Пэлл Мэлл» и зажигалку, и мы вышли из дому без пальто — два старика, но налегке, совсем как в детские годы.
Дом Гей стоял на крутом повороте у края городка, двенадцать каменных ступеней спускались к самой дороге. Я крепко держался за старые разболтанные железные перила. Тед, покачиваясь, двигался рядом, его рука была зацеплена за мою.
Нижней ступенью лестница упиралась прямо в дорогу; машины промахивали поворот на скорости сорок пять миль в час. Мы с Тедом медлили на нижней ступени, слегка соприкасаясь шерстяными локтями блейзеров. На камнях было скользко от желтых кленовых листьев, и я приветственный рокот и шелест мира принял за шум приближающейся машины. Потом, потеряв терпение, я потянул было Теда к более спокойному месту, но тут мимо нас стремительным колесом рулетки пронеслась к зеленым прямоугольникам старых пригородных ферм вереница фордов тандербердов и грузовиков. Я вдыхал хвойный запах сосны, запах осеннего мха на земле. Кровь пульсировала, пела у меня в шее.
Тед налег мне на руку, норовя выйти на дорогу. Вдруг совсем неожиданно головокружительно близко промчался красный кадиллак, задев крайние листочки плюща на стене у Гей.
Мы уцелели, нас не сбило; пятками ботинок мы все еще касались нижней ступени. Сердце кричало мне в уши: «Жизнь, жизнь», но какую радость я мог испытывать? Моя жизнь — одни обломки, а существование Теда и вовсе жизнью не назовешь.
Я высвободил руку и оставил его стоять на дороге. Это казалось единственно разумным без Гей, иначе — кончать ему в интернате, где он совсем одичает, потеряет человеческий облик, где ему не позволят курить. На минуту это представилось естественным выходом, исправлением прежней ошибки — ошибки Гей, воскресившей его из мертвых. Я попятился обратно, на каменную лестницу, и прижался к старой земляной стене, увитой плющом. Подумал, не подняться ли в дом, не почитать ли в ожидании, но такое поведение было бы слишком хладнокровным, к тому же лестница была трудная и опасная. Спросят — можно сказать, что Тед самовольно от меня отбился.
Тед почувствовал, что он один на дороге, полез в карман, достал сигарету и зажигалку.
В моих мутных глазах стояли кленовые листья — очертаниями они напоминали велосипедистов. Табачный запах от сигареты Теда смешивался со старинным запахом горящей где-то листвы. Он был жив на все сто, куря посреди дороги на волосок от смерти, — и ничего не ехало.
Ничего, что могло бы его сбить, задавить. Я закрыл глаза наподобие молитвы, но не слышно было ни визга тормозов, ни стука металла о кость. Ничего не ехало вообще. Транспорт словно вдруг вымер на этой оживленной дороге, когда я выпустил на нее брата. Не видя никакой машины и ничего не слыша из-за угла, я наудачу рванул на дорогу. Сдался, махнул на все рукой и деревянным шагом перешел с ним на ту сторону: я спереди, Тед позади, как перепелки движутся цепочкой на юг по горным склонам.
Чувства вины никакого не было. Я не узнавал себя, когда прижимался к листьям плюща на той стенке, — но я сколько лет уже себя не узнаю. Реальным казался только Тед, зажигающий сигарету; его лицо без малейшего проблеска тревоги или подозрения в предательстве было мне более знакомо, чем мое собственное. Ну и что же я сделал? Может быть, и ничего.
Мы медленно шли через город, миновали аптеку «Уолгринз», у которой двумя неделями раньше погиб Кай Килканнон — его сбила мотоциклистка, заехавшая на тротуар.
Кое-как я перетащился с Тедом через улицу — ничего не ощущал, кроме рук и локтей. Потом мы скользнули в гладкий отсек кафе-мороженого «Бригемз» с красными мягкими сиденьями. Официантка подала нам меню, липкое от сиропа для блинчиков. Я попросил себе гамбургер и кофе.
— Я хочу поесть шоколадного мороженого, — сказал Тед.
— По-моему, ты совсем не понимаешь, что происходит, — сказал я ему, когда официантка ушла.
— Нет-нет, — отозвался Тед, вынимая из кармана и встряхивая пачку «Пэлл Мэлл».
Высыпалось несколько табачных крошек — и только.
— Дай, дай помогу, — сказал я. Я взял у него пачку и зажигалку, потряс пачку, но там было пусто. Рука хорошо помнила вес зажигалки «Зиппо», ее гладкий металл под широким голубым пламенем.
Хотя ланч, конечно, за мой счет, я решил, что скажу потом Гей про сигареты. «Пэлл Мэлл» в этом кафе не продавали. У прилавка я показал на пачку моего в прошлом любимого сорта и расплатился. Когда вернулся с пачкой к нашему столу, Тед уже преспокойно дымил сигаретой. Я вспомнил, что Гей говорила мне, какой он стал хитрый: повсюду на себе прячет курево.
— Ты считаешь, тебе всегда можно курить — общие правила не для тебя? — спросил я.
— Угу, — кивнул головой Тед, затягиваясь и глядя на плывущий дым.
— Скажи, ты помнишь хоть немножко тот случай — как ты упал с лестницы? Маму нашу помнишь?
— Где Гей? — спросил он и откинулся на спинку стула; официантка тем временем поставила серебристое блюдце с мороженым где-то посередине между нами. Держа сигарету двумя пальцами, Тед расправился с мороженым. Когда он кончил и официантка пришла за блюдцем, он сказал:
Ароматы – не просто пахучие молекулы вокруг вас, они живые и могут поведать истории, главное внимательно слушать. А я еще быстро записывала, и получилась эта книга. В ней истории, рассказанные для моего носа. Скорее всего, они не будут похожи на истории, звучащие для вас, у вас будут свои, потому что у вас другой нос, другое сердце и другая душа. Но ароматы старались, и я очень хочу поделиться с вами этими историями.
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.
Пенелопа Фицджеральд – английская писательница, которую газета «Таймс» включила в число пятидесяти крупнейших писателей послевоенного периода. В 1979 году за роман «В открытом море» она была удостоена Букеровской премии, правда в победу свою она до последнего не верила. Но удача все-таки улыбнулась ей. «В открытом море» – история столкновения нескольких жизней таких разных людей. Ненны, увязшей в проблемах матери двух прекрасных дочерей; Мориса, настоящего мечтателя и искателя приключений; Юной Марты, очарованной Генрихом, богатым молодым человеком, перед которым открыт весь мир.
Православный священник решил открыть двери своего дома всем нуждающимся. Много лет там жили несчастные. Он любил их по мере сил и всем обеспечивал, старался всегда поступать по-евангельски. Цепь гонений не смогла разрушить этот дом и храм. Но оказалось, что разрушение таилось внутри дома. Матушка, внешне поддерживая супруга, скрыто и люто ненавидела его и всё, что он делал, а также всех кто жил в этом доме. Ненависть разъедала её душу, пока не произошёл взрыв.
Рей и Елена встречаются в Нью-Йорке в трагическое утро. Она дочь рыбака из дельты Дуная, он неудачливый артист, который все еще надеется на успех. Она привозит пепел своей матери в Америку, он хочет достичь высот, на которые взбирался его дед. Две таинственные души соединяются, когда они доверяют друг другу рассказ о своем прошлом. Истории о двух семьях проведут читателя в волшебный мир Нью-Йорка с конца 1890-х через румынские болота середины XX века к настоящему. «Человек, который приносит счастье» — это полный трагедии и комедии роман, рисующий картину страшного и удивительного XX столетия.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.