Два Виктора и половинка Антуанетты - [5]

– Я тоже… Я тоже играю существенную роль, – серьезно высказалась пуговица, которая еще три минуты назад была неразрывно связана с шелковой блузкой Зи, – только никто этого не замечает пока я, красивая пуговица на четыре дырочки, честно и добросовестно выполняю свои функции и/или играю свою пуговичную роль.

Но… Никогда не знаешь, чего ждать от нитки, которая мнит себя центром Вселенной.

Нужно знать Зи! Она – безалаберна, как любая талантливая актриса. Она не пришила пуговицу, а только «прихватила» ее несколькими стежками.

И вот – результат.

Связь, которая казалась неразрывной, разорвалась в один момент.

– Так даже лучше, – улыбнулся режиссер, глядя на то место блузки Зи Гранкиной, где только что была пуговица.

Зи, освобожденная от любых комплексов и условностей, смутилась.

– Кажется, закатилась под стойку бара, – предположила Зи, элегантно роясь в сумке в поисках булавки или какого-нибудь значка.

– Могу предложить иголку с ниткой и временную пуговицу, – тихо сказал бармен, который готов был горы свернуть ради Зи, но сдвинуть стойку бара для того, чтобы найти пуговицу – не мог. Кроме того, он не знал, как будет лучше – заметить то, что пуговица оторвалась или нет…

Он никогда не знал, как будет лучше.

И в этом была его главная жизненная проблема.

– Не нужно быть такими безалаберными, – решила стойка бара, – Я – устойчива и фундаментальна. На меня опираются великие актеры, когда заходят сюда… Нужно всего лишь наклониться и поднять пуговицу. Она, конечно, лежит не на видном месте, но и искать придется не так уж и долго.

Драматург положил на столик небольшой пакет.

– Что это? – спросил режиссер, – весь твой скарб?

– Это – песок, – пояснил драматург и добавил: – Зи, ты не будешь играть Офелию. Офелию будет олицетворять кучка песка…

Режиссер расхохотался:

– О, столько потерь сразу… Сначала пуговица, потом роль Офелии.

– Я переживу, – Зи просто очаровательно скрипнула зубами, – интересная мысль с Офелией…

– Еще бы, – подумала кучка песка…

– Разумеется, – улыбнулась интересная мысль.

* * *

Отношения с Вилли развивались строго по спирали. Как, собственно, и должно было быть.

В нормальных отношениях.

Аня не утруждала себя мыслями, где, когда и кем устанавливались правила – как-таки должно было быть.

С некоторых пор она вообще не сильно старалась задумываться над тем, что стоит у истоков каких-то поступков, слов, мыслей.

Иначе, просто сойдешь с ума…

Как и многие, вполне необходимые вещи в жизни, одни мужчины предназначались «для блеска», другие – «для жизни», третьи – «чтобы был»…

Грани, как обычно, были размыты.

Она знала, что если Вилли берет ее за руку, то за этим последует что-нибудь ласковое, нежное, милое… Аня не считала его предсказуемым, но во многих случаях угадывала то, что он сделает.

Куприянов, рассматривая близко ее лицо, говорил: «Губы у тебя детские… Мне всегда нравился более чувственный рот. Но у тебя – очень даже вполне.»

Вилли говорил с придыханием «Какая же ты красивая!», и она принимала это, как должное. От Куприянова было радостью услышать «очень даже вполне»…

Все зависело от того, кто судит.

Вилли дарил цветы, приглашал в театры, согласовывал свои действия и смотрел влюбленными глазами. Однажды он хотел ее поцеловать, а она сказала «ой, я только что курила»…

У Вилли на лбу было написано «ну разве кто-нибудь в здравом уме откажется поцеловать тебя только из-за того, что ты курила?»

И называл ее «мой паровозик»… Ну, в смысле, дымила, как паровоз, но для него это было очень мило…

Куприянов рассматривал ее, как картину, но любовался только собой.

Картинки складывались настолько разные, что этих двух Викторов просто невозможно было сравнивать. Казалось, что в природе просто нет ни одного критерия, по которому их можно было бы сопоставлять.

Все равно, что сравнивать теплое с оранжевым или железное с соленым… И думать, что лучше.

Поэтому Аня не хотела отпускать от себя ни одного, ни другого.

В случае с Вилли все зависело и от нее тоже. В случае с Куприяновым от нее ничего не зависело.

С Вилли было тепло.

С Куприяновым – ярко.

Про Вилли она могла забыть на время.

Куприянов мог забыть о ней.

Вилли готовил сюрпризы, приносил цветы и писал стихи в смсках.

Куприянов к вечеру 8 марта присылал сообщение «ну с праздником тебя, дорогая».

Весь мир говорил ей: И ТЫ ЕЩЕ В ЧЕМ-ТО СОМНЕВАЕШЬСЯ?

И она отвечала всему миру – ДА!

Что же ей оставалось делать, если радужное бульканье у нее внутри начиналось и от теплоты Вилли и от неординарности Куприянова?

«Я хочу строить семью!» – говорил Вилли.

«Я не выдерживаю долго в женатом состоянии», – говорил Куприянов.

Роман с Куприяновым не входил ни в какие рамки.

Роман с Вилли был традиционным и поступательным.

Аня решила, в кои-то веки, думать только о себе.

Знаки о том, что она все делала правильно, сыпались со всех сторон.

В статьях и заметках постоянно попадались фразы «дружбу сексом не испортишь» или «как много сил уходит «в никуда»…

Никто не заставлял делать выбор.

Никто не принуждал принимать решение.

Куприянов право выбора и принятия решения оставлял за собой всегда.

Даже так: это право он ДЕРЖАЛ ПРИ СЕБЕ, не отпуская.

Ане и в голову не могло прийти принимать какие-то решения по отношению к нему.